68 
Но по дороге домой в автобусе «Одесса — Гуляй-град» Гайдамака все-таки не вытерпел, опять развернул бандероль, с опаской полистал тоненькие папиросные страницы и понял, что честные чернокнижники с пего, дурака, еще дешево слупили — он бы и сотни не пожалел за ТАКУЮ КНИГУ, и больше отдал бы, если б деньги водились, — по никак yе мог сообразить, почему вместо жюльверновского «Таинственного острова» Родригес и Пинский подсунули ему солженицынский «Архипелаг ГУЛАГ»?
В чем тут дело?!
Но потом припомнил свой разговор с чернокнижником, прикинул и составил правдоподобную версию.
Первое: похоже, что эта книжная публика в своем черном кругу конспиративно условилась, называть «Архипелаг ГУЛАГ» «Таинственным островом» — чтобы всуе не произносить запретные слова. Это раз.
Второе: по аналогии следует, что отныне Александру Солженицыну присвоен псевдоним «Жюль Берн».
Третье: похоже, что реббе Пинский решил, что солидный покупатель «Железных канцлеров» знает, о чем говорит, и заказал для него контрабандный «Архипелаг ГУЛАГ».
Четвертое: все сходится! Должно быть, «Раковый корпус» проходит у них под прикрытием «Палаты № 6».
Гайдамака опять мысленно подставил в свои невинные чернокнижные разговоры «Солженицына» вместо «Жюль Верна», «Архипелаг ГУЛАГ» вместо «Таинственного острова» и ужаснулся: недаром они озирались и вздрагивали, так можно здорово залететь!
Теперь оставалась одна проблема: где хранить Солженицына, чтобы он в глаза не бросался? Не под подушкой же держать «Таинственный остров»?
Вот что Гайдамака придумал: держать «Архипелаг» на виду, так незаметнее. Наточил перочинный нож и произвел вегетативную гибридизацию — скрестил Пикуля с Солженицыным, сменил обложку «Архипелага» на «Битву железных канцлеров» и поставил этот новоявленный гибрид на полку.
Зато с настоящим «Таинственным островом» все решилось само собой: прокурорша Анюта пережила временное затмение, взялась за ум, перестала искать смысл жизни, оставила свою душу в покое и переиграла подарочный заказ с «Таинственного острова» на золотое кольцо с бриллиантиком. Что она — дура, что ли?
ГЛАВА 11. Купчиха Кустодиева за чаем
Знаменитая «Купчиха» Бориса Кустодиева немало путешествовала по свету, побывала в разных коллекциях, пока не объявилась па лондонском аукционе «Сотбис».
Из проспекта Офирского национального музея
Время неумолимо шло, Бахчисарайская колонка ржавела за хатой. Наконец дождались: большевики со своим порнографическим катехизисом «Что делать?» перешли вброд Сиваш, уже взяли Перекоп и неумолимо приближались к Севастополю. Но африканец продолжал без дела бродить по городу.
— Завтра у меня встреча с Петром Николаичем, приду поздно, — как-то сказал Гамилькар.
Графиня Кустодиева и хлопчик весь день пребывали в напряженном ожидании: что-то скажет Врангель о макаронах по-флотски с мясом купидона? Хозяйка-морячка поджарила картошку на сале, выставила на стол бутылку, и от запаха самогона Сашко тут же побежал за хату рыгать прямо на Бахчисарайский фонтан. В этот раз Люська не спешила на blyadki, по с замиранием сердца ждала прихода африканца — ей нравилось бояться негра, она боялась и уважала его.
— Ну, Элка! Ну, ты даешь, Элка! Ты знаешь, кому давать, не то, что я, — восхищалась она графиней.
Графиня Кустодиева совсем расцвела от этих похвал. Мягкая и очень крупная женщина, она отнюдь не походила па капитанскую дочку или па чеховскую даму с собачкой, а один к одному напоминала купчиху с известной ностальгической картины великого русского художника Бориса Кустодиева, приходившегося ей троюродным братом, на которой изображен мягкий ясный вечер в тихом русском городке с пухлыми облачками в зеленом небе, освещенными ярко-фиолетовым закатом. Облачка плывут над верандой, где сидит чистенькая, с мокрыми волосами под чепчиком, только что вышедшая из парной (дубовый веник сушится над верандой) бело-розовая купеческая дочь. Она очень толста, с плечами и шеей молотобойца, но выглядит пропорционально — если принять за масштаб двухведерный медный самовар на столе, то рост ее окажется под метр девяносто. Она пьет чай с вареньем — то ли из глубокого блюдца, то ли из мелкой пиалки, — отставив крючком пухлый мизинчик. У купчихи румяные щечки, алые губки, серо-голубые глаза, янтарные сережки. Серенький с белым котик Лапчик только что спрыгнул с дуба, загнул хвост сабелькой и трется о могучее плечо купчихи. Раздольное декольте ее, подкрепленное брошью у основания, впадает в молочную кухню из двух цистерн, которых хватит на прокорм целого детского приюта, темно-синий атлас платья, чепчик из того же материала, кружевной воротничок-оборка. Перед ней на белой скатерти: самовар с малиновым заварным чайничком, какое-то ягодное варенье, в хлебнице — крендельки с пирожками, гроздь винограда, яблочки красные и зеленые, разрезанный спелый херсонский неполосатый арбуз с черными косточками, столовый ножик для этих косточек. Внизу под верандой рыжий молодец в красной рубахе ведет белого копя вдоль синего забора (возможно, цыган украл коня, сейчас его будут бить), разрисованного желто-оранжевыми узорами кистью какого-то местного гениального Пиросмани. На соседней веранде пьют чай лысый старичок в душегрейке со старушкой в чепчике. Вдали торчат церквушки и колокольня, виден гостиный двор, мостовая, веранда, на веранде купчиха пьет чай, чтобы лечь спать… Хорошо-то как, господи: птички поют, конь ржет, пароход на реке гудит, котик Лапчик мур-мурлычет, а Кустодиев как бы говорит голосом из-за кадра: смотрите, господа: вот она, Россия, которую мы потеряли!
68 
