Особенно,... 
109 
Обидчика незнакомки, пока все еще беспамятного, слуги снесли вниз, видимо в одну из хозяйственных пристроек, потому что в жилых комнатах места для него не нашлось. А может, и вовсе выкинули за порог гостевого дома, наверняка пошарив перед тем в кошельке. Немного радовало лишь то, что после происшествия меня и Натти больше никто не пытался разглядывать. Разве что исподтишка.
Эль нам все-таки принесли, причем намного лучшего качества, нежели пролитый, и все время, проведенное в ожидании питья, мою голову посещали смутные воспоминания о сказках, услышанных в детстве, но не из материнских уст. Потому что ни одна мать никогда не стала бы смущать малолетнее сознание собственного ребенка рассказами о людях, одновременно являющихся и мужчинами и женщинами. Судя по растерянному лицу Натти, его детство было еще более безмятежным, а вот я очень хорошо помнил свое недоумение от услышанного. И помнил, что по какой-то серьезной причине задавать вопросы было то ли запрещено, то ли попросту невозможно. В итоге память сохранила только удивление, недоверие и… Да, некоторый страх. С тех времен я хоть и повзрослел, однако увидев воплощение туманного прошлого прямо перед собой, вновь ощутил себя беспомощным ребенком. И надо сказать, не очень-то обрадовался возвращению в детство.
– Как такое возможно? – спросил Натти, проверяя пределы возможностей собственных бровей по части хмурости.
– Не знаю. Но я что-то слышал о таких… двуединых.
Слово очутилось на языке само собой, явно придя из бессознательного прошлого. Рыжий вопросительно вытаращился, а перед моими глазами вновь встало видение странного родимого пятна, располагавшегося чуть выше бритого лобка мужчины-женщины, все-таки перенесенного нами на кровать. Что-то вроде круга, перечеркнутого линией. Знак, который я видел много раз, но которому не придавал какого-либо значения. Осталось только вспомнить, где, когда и откуда на меня смотрело это странное око…
Она-он показалась на верху лестницы, и ее появление сопровождалось уже привычным и начинающим немного надоедать всплеском мужского интереса. Лицо по-прежнему хранило бесстрастное выражение, и это, надо признать, удивляло, потому что одной только отменной выдержкой объяснить сие спокойствие было уже невозможно. Скорее, оно говорило о понимании того, что есть более страшные опасности в этом мире, нежели полупьяные насильники и ненароком открывшиеся тайны. Если даже первое советовало держаться подальше от незнакомки, то второе чуть ли не приказывало бежать прочь сломя голову, поскольку примерно такое же бесстрастие время от времени посещало лицо приснопамятного золотозвенника, про которого я знал яснее ясного: могущественный человек, способный на все.
В походке и жестах женщины-мужчины ничего не изменилось, только обиженный ловким обманом мой взгляд невольно ловил любую мелочь, раньше записываемую в раздел милых черточек, а теперь относимую к признакам другого пола. Ловил, уверенно и надежно отвращая от любования. Меня, по крайней мере. Да и Натти тоже. Причем рыжий, как и я, смотрел на незнакомку с нескрываемой обидой.
Следовало бы спросить помощника, что ему не по нраву в происходящем, но она-он уже села за стол напротив нас и сложила руки перед собой, накрывая одну ладонь другой.
И ведь ни один палец не дрожит!
– Я ценю то, как вы поступили.
На словах – да. Но почему мне кажется, что нас величаво известили о благосклонно принятых дарах?
– Он заслуживал наказания.
Прозрачно-серые глаза не утратили своего обычного спокойствия, но теперь в них можно было заметить нечто вроде смущения.
– Речь не о том несчастном, которого вы лишили права передать свое семя наследникам.
– Не понимаю.
– Вы не остались в комнате.
Ну вот, теперь впору мне начать смущаться. Хотя чего? Ведь человек, сидящий по другую сторону стола, наполовину мужчина.
Да, можно было остаться, дождаться, пока она-он очнется, увидит нас, вспомнит происшедшее и… Вот именно это «и» заставило меня уйти как можно скорее. Служба сопроводителя хорошо научила ощущать границу не то чтобы дозволенных вещей, а тех, куда лучше не совать нос. Я не хотел видеть возможное замешательство того, кто попал в опасную неурядицу женщиной, а вышел кем-то совсем другим. И еще меньше я хотел задавать вопросы. Впрочем, этого и не требовалось.
– Вы оставили мне выбор.
Ну да, что-то вроде того. Разве это так важно?
Я посмотрел в глаза чуда, невесть как возникшего в моем мире, и понял: важно. Для него – важнее всех прочих вещей. Такое выражение можно прочитать во взглядах людей, обязанных жизнью. Или получивших подарок, о котором не смели даже мечтать.
109 
