Особенно,... 
77 
Она отказала Девлину, отослала его прочь, решительно отвергла.
Джеймс ухмыльнулся, слабея от облегчения.
— Я попросила его задуматься над нашими отношениями всерьез, и тогда я, возможно, благосклонно отнесусь к его предложению.
Джеймс встрепенулся. Как жаль, что у него в последнее время голова плохо работает. Но он так устал и хочет одного: броситься на постель и проспать до ужина.
— Мы знаем друг друга, Корри, и не только знаем, но и любим, по крайней мере большую часть времени.
— Но ты совсем не любил меня, когда Дарлинг едва не столкнула тебя с обрыва.
— Хочешь правду, Корри? О том дне у меня сохранилось только одно воспоминание: о твоей попке в моей ладони… когда я шлепал тебя.
У нее мигом пересохло во рту.
— М-моей попке? Ты… ты помнишь о моей попке?
— Ну конечно. У тебя прелестная попка, Корри. Если выйдешь за меня, я всегда смогу раздеть тебя, уложить на спину и обтереть мокрой салфеткой, снова и снова, что-нибудь напевая. Интересно, кожа у тебя такая же белая, как у Девлина?
— Ты же не хотел, чтобы я произносила его имя!
Джеймс рассмеялся.
— Ага, смутилась? Представь себя голой, Корри. Представь, как я глажу тебя всю, особенно груди, и ты выгибаешь спину, чтобы посильнее надавить на мою ладонь. Ну как?
— О Господи, — пробормотала она, отворачиваясь, чтобы уйти.
— Нет! — воскликнул он, хватая ее за руку. — Нет, на этот раз ты так просто не уйдешь! Мы уладим все прямо сейчас, Кориандр Тайборн-Барретт! Боже, что за кошмарное имя! Как по-твоему, после того как нас обвенчают, следует ли писать его в церковной книге полностью?
Корри стояла абсолютно неподвижно, отчетливо сознавая, что его пальцы оглаживают ее руки, особенно в том месте, где был оторван рукав.
— Если не выйдешь за меня, я сделаю что-то ужасное.
— А именно?
— Не скажу. Слушай, наглое отродье, у нас нет выбора. Если не выйдешь за меня, мы оба перестанем существовать в глазах света, то есть никакой репутации у нас вообще не останется. Неужели не понимаешь? Где же твой острый ум?
— Твоя репутация останется при тебе, так что не мели вздора. А я просто вернусь в деревню, и обо мне забудут.
Джеймс, по обыкновению, встряхнул ее.
— Какая глупость! Не могу взять в толк, откуда у тебя подобные мысли.
— Ты прав, и прости меня. Не подумала.
Она посмотрела на его руки, по-прежнему сжимавшие ее плечи, вырвалась и, отступив, потрясла кулаком перед его носом, всхлипнув:
— Ты меня не любишь!
— А ты, полагаю, любишь меня? — завопил он.
Корри молча смотрела на него, прикусив губу.
— Ну? Отвечай, черт тебя побери!
— Прекрати на меня орать!
— Почему же не отвечаешь? Ладно, молчи, ты так редко это делаешь, что не слышать твоей трескотни — уже облегчение. В три года ты меня обожала. Что же изменилось?
— Знаешь, когда тебе три года, все кажется намного проще, а мир видится в черно-белых тонах. Мне уже не три года, Джеймс.
— Конечно, стоит только взглянуть на твою грудь, как я это понимаю. Неужели я вижу румянец на твоей дерзкой физиономии? Ты хочешь поймать меня на удочку, как форель, и водить на крючке. Совсем по-женски, но мне не очень нравится. Ты говоришь, что я не люблю тебя и что все случилось слишком быстро. Как такое может произойти всего за одну неделю? Ты очень мне нравишься. Я восхищаюсь тобой. И считаю безрассудно храброй. Разумеется, от тебя можно ждать всего, чего угодно, но дело в том, что мы прекрасно ладим. И знаем друг друга целую вечность. Мои родители хорошо к тебе относятся, как и ты к ним, — забудь бабку, она ненавидит всех на свете, — а если выйдешь за меня, твой дядя Саймон успокоится: ведь за тобой не станут охотиться, как за бешеной собакой, поскольку наш брак не будет иметь ничего общего с проклятыми деньгами. И все будут довольны. Это заткнет рты сплетникам. Нас будут благословлять. Нам будут улыбаться. И никто не посмеет смотреть на тебя свысока. А меня больше не будут считать насильником и соблазнителем молодых девиц. Повторяю, Корри, мы прекрасно уживемся. И довольно об этом.
Он прижал ее к себе и поцеловал.
Корри, которую до сих пор целовал только Уилли Маркер, чуть не потеряла сознание. Это было наслаждение, нахлынувшее на нее с силой девятого вала. Его язык коснулся ее губ, легонько нажал, и Корри, ничуть не колеблясь, приоткрыла рот и, изнемогая от желания, позволила его языку ласкать свой. Она точно знает, что это вожделение. Ну конечно, потому и доставляет такое удовольствие. Правда, это грех. Дядя Саймон часто твердил, что удовольствие и наслаждение — истинные причины, по которым в мире царит порок. А с Джеймсом… это было просто упоительно. Она и не подозревала, что такое возможно…
77 
