Отец, вытирая на ходу волосы, появился в кухне.
— Прошу прощения за вчерашнее, — немедленно заявил он.
Не дожидаясь ответа, он подошел к ней и нагнул голову:
— Посмотри, пожалуйста. Я не лысею?
Она запустила руку в мокрые волосы.
— Может быть, чуть-чуть, вот здесь, на затылке.
— О, дьявол. Ужасно не хочется лысеть.
— У деда вообще почти не было волос. Это наследственное. Если ты пострижешься очень коротко, будешь выглядеть как американский офицер.
— Я не хочу выглядеть как американский офицер.
— Анна вернулась.
Он как раз наливал в кастрюлю из чайника. Рука его замерла в воздухе.
— Анна Вестин?
— Никаких других Анн не пропадало. Вчера я психанула и поехала спать к ней. А она стоит в прихожей.
— Где она была?
— Поехала в Мальмё, сняла номер в гостинице и искала отца.
— Нашла?
— Нет. Поняла наконец, что ей привиделось, и вернулась домой. Как раз вчера.
Он присел за стол.
— Итак, она провела несколько дней в Мальмё. Жила в гостинице и никому не сказала ни слова, ни тебе, ни матери… Я правильно понял?
— Да.
— Тебе ничего не внушает сомнения? У тебя есть основания ей не верить?
— Вообще говоря, нет.
— Что значит «вообще говоря»? Да или нет?
— Нет.
Он встал и снова взял в руки чайник.
— Значит, я прав. Ничего не случилось.
— В ее дневнике записано имя Биргитты Медберг. А также старика по имени Вигстен. Не знаю, что тебе успел рассказать Стефан вчера, когда позвонил и настучал на меня.
— Он не настучал. К тому же рассказ его был очень подробным. Он, пожалуй, еще заткнет за пояс Мартинссона в том, что касается умения четко и ясно доложить обстоятельства. Самое позднее завтра я приглашу Анну зайти в полицию. Я хочу с ней поговорить. Можешь ей это передать. Но с твоей стороны — ни слова о Биргитте Медберг, никакого частного сыска, поняла?
— Ты прямо как легавые из американского боевика! Они готовы убить каждого, кто хочет помочь следствию. Зазнайка.
Он с удивлением посмотрел на нее:
— Я и есть легавый. Ты разве не знала? Меня, конечно, много в чем упрекали, но в зазнайстве, по-моему, никогда.
Они позавтракали молча, читая каждый свою часть «Истадской смеси». В половине восьмого он поднялся.
— Ты кое-что сказала на днях, — начал он смущенно.
Линда тут же поняла, что он имеет в виду. Ей было забавно смотреть, как он смущается.
— Что тебе женщина нужна?
— А что ты имела в виду?
— А что, в этом можно усмотреть какой-то двойной смысл?
— Оставь в покое мою сексуальную жизнь.
— Какую сексуальную жизнь? Которой у тебя нет?
— И все равно, оставь ее в покое.
— Мне, в общем, все равно, каким образом ты собираешься сохранить в покое твою несуществующую сексуальную жизнь. Но что мне не все равно, так это то, что ты все время один. Каждую неделю, проведенную без женщины, ты прибавляешь в весе. Весь этот жир, что ты на себе таскаешь, просто кричит — этому человеку срочно нужен секс.
— Не кричи.
— А кто слышит?
Она смотрела, как он уныло моет чашки. Наверное, я слишком прямолинейна, подумала она. А с другой стороны, никто, кроме меня, ему это не скажет.
Она проводила его в прихожую.
— Как правильно сказать, — вдруг спросила она, — перед заморозками или до заморозков?
— А это не одно и то же?
— Конечно, одно и то же. Только одно выражение правильное, а другое — нет.
— Поразмысли сама, — сказал он. — Результат доложишь вечером, когда я приду.
И ушел, привычно хлопнув дверью.
Линда вспомнила Гертруд, женщину, на которой дед женился за год до смерти. Она теперь жила со своей сестрой Эльвирой, учительницей шведского языка. Линда посчитала, что вопрос о заморозках — прекрасный повод ей позвонить. Они иногда разговаривали по телефону, первой обычно звонила Линда. Она нашла номер в записной книжке. Старушки вставали очень рано — в пять утра они уже завтракали. Трубку взяла Гертруд — голос у нее, как обычно, был веселый. Линда всегда удивлялась, как она выдерживала такого человека, как дед, — угрюмого и замкнутого.
— Ты уже служишь в полиции? — спросила Гертруд.
— В понедельник начну.
— Будь осторожна.
— Я всегда осторожна.
— Надеюсь, ты постриглась.
— Почему я должна была постричься?
— Чтобы тебя не схватили за волосы.