102 
— Одну минутку.
Этого не может быть, подумала она. Такого не бывает.
— К сожалению, вам опять не повезло. Валландер — одинокая дама.
Линда онемела.
— Алло? Вы меня слышите? Алло?
— Ее, по-видимому, зовут Линда?
— Совершенно верно. К сожалению, больше ничего не могу для вас сделать. Может быть, ваша подруга остановилась в другой гостинице в Мальмё. У нас к тому же есть отличный отель под Лундом.
— Спасибо.
Линда буквально вдавила трубку в рычаг. На смену удивлению пришла злость. Надо немедленно поговорить с отцом. Никакого частного сыска. Меня интересует только одно — зачем она поселилась в гостинице под моим именем, рассчитывая найти своего отца.
Она села за кухонный стол и вырвала из блокнота чистый лист — вернее, почти чистый. На самом верху рукой отца было написано «спаржа». Он же не ест спаржу, раздраженно подумала Линда и зачеркнула ни в чем не повинный овощ. Она решила записать все имена, все события и наблюдения с момента исчезновения Анны, но очень скоро, к своему удивлению, обнаружила, что толком не знает, что писать. Дело кончилось тем, что она нарисовала бабочку и стала тщательно закрашивать ее синим. Настолько тщательно, что паста в ручке кончилась. Она нашла другую. Теперь одно крыло у бабочки стало черным, а другое осталось синим. Таких бабочек не бывает, подумала она. Так же, как не бывает исчезнувших отцов. Зато происходят другие невероятные вещи — заживо жгут зверей, разрубают на куски пожилую женщину, на нее саму нападают в Копенгагене.
Часам к одиннадцати она пошла в гавань и уселась на большой чугунный кнехт. Она пыталась найти разумное объяснение, почему Анна использовала ее имя. Не в том дело, что это именно ее имя, — с тем же успехом это могло быть и Зебрино, или же она могла просто-напросто выдумать любое имя. Важно другое — почему для того, чтобы искать отца, ей понадобился псевдоним. Это важно, повторяла Линда и наконец убедила себя — да, это действительно важно.
У причала на волнах покачивался мертвый селезень. Она встала. Ей так и не удалось найти ответ на свой вопрос. Но должна же быть причина. Это только я настолько глупа, что не в состоянии ее найти.
Ровно в двенадцать она нажала кнопку Анниного звонка. Она была совершенно спокойна, но начеку.
34
Тургейр Лангоос открыл глаза. Каждое утро он удивлялся, что все еще жив. Пробуждаясь, он всегда видел перед собой две картинки, сливающиеся в одну, — он видел себя самого своими глазами и в то же самое время глазами другого человека, заставившего его когда-то подняться из канавы, забыть про алкоголь и наркотики и указавшего ему дорогу в далекий, но все же достижимый рай. Он лежал в этой канаве, захлебываясь в собственной блевотине, вонючий, больной, без всякой надежды, что ему когда-нибудь удастся освободиться из этого мрачного плена. Тогда ему казалось, что пришел конец его пути от избалованного наследника одного из крупнейших норвежских судовладельцев до спившегося, одурманенного наркотиками бродяги в кливлендской канаве. Это путешествие могло кончиться только смертью и похоронами для неимущих за счет штата Огайо.
Он лежал в маленькой комнатке для прислуги рядом с кухней в квартире на Недергаде. Хозяин квартиры, старик Вигстен, про существование этой комнатки попросту забыл. Из квартиры доносились однотонные звуки рояля — там работал настройщик. Настройщик приходил регулярно, каждую среду. Тургейр Лангоос был достаточно музыкален, чтобы сообразить, что настройщику делать было почти нечего — он только чуть-чуть подтягивал какие-то струны, а то и не подтягивал вообще. Тургейр легко представил себе старика Вигстена, как тот сидит у окна, придирчиво следя за каждым движением настройщика. Он вытянулся в кровати. Вчерашний день прошел точно так, как они планировали. Зоомагазин сгорел, ни одной мышке спастись не удалось. Эрик объяснил ему, как важно, чтобы последнее жертвоприношение животных прошло без сучка и задоринки. Эрик постоянно к этому возвращался — Бог не прощает ошибок. Человек, созданный им по своему образу и подобию, не имеет права пренебрегать своим предназначением. Важно было жить своей жизнью, подготовить себя к вознесению на высшую ступень вечного блаженства, зарезервированную Господом для избранных, для тех, кому суждено вернуться и населить землю опять, после того, как победит их великое учение.
Каждое утро он повторял ритуал, предписанный ему Эриком. Он был первым и самым главным апостолом. Еще какое-то время он будет главным божественным орудием в руках своего спасителя. И каждое утро он приносил присягу верности, себе самому, Эрику и Богу. «Это мое предназначение — каждый день служить Богу и его Мастеру, без сомнения и колебания делать все, что требуется для того, чтобы люди поняли, какая кара постигнет того, кто отвернулся от Бога. Только в возврате к Богу и в служении его единственному и истинному пророку, чьи слова уже сейчас ураганом разлетаются по всему миру, заключена надежда на спасение, на то, чтобы в священный день быть среди тех, кому суждено вернуться после Великого Перехода». Он лежал, сцепив руки на груди, и бормотал слова из Соборного послания св. Апостола Иуды: «…Господь, избавив народ из земли Египетской, потом неверовавших погубил».[25]
102 
