57 
Внизу валяются тела — залитые кровью неверные, татары в разорванных халатах. Живые русские, по виду мало отличающиеся от мертвых — такие же окровавленные, в изрезанных, словно ножами, тулупах и ватниках, только трое в железных доспехах, — пытались перебить попавших во двор врагов.
Даже не имея никакого опыта, Саид-Тукай понял, насколько безнадежно положение русских: десяток против полутора сотен, они никак не могли вытолкнуть засевшее в частоколе бревно, превратившееся в мост для атакующих, не могли выдавить тех, кто попал во двор, — некуда выдавливать. Они не могли даже убежать из огороженной со всех сторон крепости! Им оставалось одно — сдаться.
— Сдавайтесь! — спрыгнул с бревна Саид-Тукай, устрашающе взмахнул саблей и ринулся в сечу.
Бородатый воин в кольчуге со сверкающими стальными полосами поперек груди покосился на него, качнулся чуть в сторону, позволив сабле нападающего на него ногайца высечь искру с тройного слоя железа, вскинул свою, прижав ее левой рукой с тыльной, гладкой стороны к груди врага, рванул рукоять.
Изогнутое лезвие скользнуло по стеганному халату, прорезав и ткань, и вату, и конский волос, и второй халат внизу, кожу на груди и кость грудины. Хлынул поток крови — русский оттолкнул еще живого, но все равно уже мертвого врага и шагнул мимо Саида, походя рубанув его чистым, сверкающим клинком. Каким-то чудом пареньку удалось заслониться своей саблей, но почти одновременно под самым темечком вдруг словно полыхнуло огнем, внутри черепа посыпались яркие искры, потом потекла вниз голубая волна. Все это Саид-Тукай видел ярко, красочно, во всех подробностях — потому что наяву он, уронив челюсть, падал на спину, вывернув голову носом до самого плеча.
А потом он долго смотрел в ночное звездное небо и пытался понять, где находится их кочевье на этот раз, и почему он не спит, если наступила ночь. Почему слышно потрескивание костров, стоны и иногда вскрикивания женщин, почему так сильно пахнет вареной бараниной, а его никто не зовет к еде.
Наконец он попытался выяснить это сам: перевернулся на живот, поднялся на четвереньки, потом выпрямился во весь рост. Вокруг лежали мертвецы, пахло кислятиной, навозом, мокрой шерстью. Сайд поднял руки к голове, потрогал шапку, которая оказалась насквозь пропитанной какой-то жижей.
Молодой воин снял ее, и с изумлением заметил, что мех и подкладка вместе с войлочной прокладкой прорублены насквозь. Он поднял было руки к голове, но в последний момент испугался — а вдруг окажется, что она тоже расколота напополам?
Татарин огляделся, сдернул железную шапку с оторочкой с мертвого ногайца из чужого рода, торопливо нахлобучил на себя. Шапка оказалась великовата — но страх все равно отступил. Воин отер руки о халат, поискал глазами свою саблю, подобрал, сунул в ножны. Потом пошел к огню.
— Саид!
Татарин, еще плохо соображая, остановился, повернулся на голос. В отблесках пламени он узнал Тукаи-мурзу, повернул к нему.
— Я рад, что ты жив, мой мальчик, — усадил его мурза рядом с собой. — Когда я увидел, как топор опускается тебе на голову, то уже представлял, твоя мать станет раздирать себе щеки от горя. Но череп оказался крепче нечестивого железа! На, ешь, — Мурза приподнялся, срезал с запекающейся над огнем туши верхний, хорошо прожаренный кусок и сунул ему в руки. — Ты храбро сражался, ты настоящий ногаец рода Тукай. Если ты и дальше станешь вести себя так же, то в следующем походе я поставлю тебя десятником.
Глава рода поворошил угли, подбросил с краю еще несколько поленьев.
— Ты обижался, что я оставил тебя охранять добычу? Не обижайся. Ведь кто-то должен это делать? Все равно, все, что добудут храбрые воины нашего рода, будет поделено на всех, и ты наравне со всеми получишь горсть золота, тюк ткани, пару лошадей, а может, и невольницу, которая станет согревать тебя ночью и варить тебе плов днем. Сегодня ты уже заслужил себе равную со всеми долю. — Мурза устало вздохнул. — Утром мы соберем взятую в крепости добычу, выделим долю Девлет-бея, поделим остальное между родами и пойдем дальше. Этот набег обещает быть богатым, очень богатым.
* * *
— Смотри, как это делается, — кивнула Юля Касьяну, приложила приклад пищали к плечу, навела ее в сторону холма, на котором толпились татары, плавно, как учили в школе на НВП, спустила курок. Фитиль ткнулся в затравку на полке, порох вспыхнул, ударила в сторону тонкая, как игла, струя пламени из запального отверстия, и только после этого наконец-то грохнул выстрел.
57 
