— Не считай меня занудой, но я вижу в твоей истории три неясных момента, — сказал он, отогнув три пальца.
«Педантичность, педантичность и еще раз педантичность», — подумал Адамберг.
— Хочешь, чтобы я поверил в убийцу с пятидесятилетним стажем?
— Тебя удивляет, что его не взяли? Я говорил тебе, насколько он влиятелен. И хитер. И о том, что он менял зубья. Никому и в голову не приходило усомниться в репутации судьи или связать восемь убийств с его именем. Девять, если считать шильтигемское. Десять с Ноэллой Кордель.
— Значит, твой парень далеко не первой молодости.
— Предположим, что он начал убивать в двадцать лет. Значит, сейчас ему всего семьдесят.
— Второе, — продолжал Лалиберте, ставя крестик в своих записях. — Ты часами говорил об этих вилах, и перекладине, и смене зубьев, но доказательства у тебя нет.
— Есть. Строго определенные расстояния и глубина.
— Именно. Но ведь в нашем случае твой проклятый маньяк изменил себе? Длина линии не шестнадцать и девять десятых сантиметра, а семнадцать и две. В семьдесят лет люди не меняются. Как ты это объяснишь?
— Я нашел одно-единственное объяснение — контроль при посадке в самолет. Его никогда не пустили бы в салон с железякой. Он купил вилы на месте.
— Не купил, Адамберг, а позаимствовал. Вспомни, в ранах осталась земля. Инструмент не был новым.
— Верно.
— И тут у нас возникает много отклонений — и не маленьких — в педантичном поведении твоего убийцы. Кроме того, рядом с жертвой не нашлось смертельно пьяного бродяги с орудием убийства в кармане. Нет козла отпущения. Мне кажется, различий слишком много.
— Простое стечение обстоятельств. Как все гении, судья очень изворотлив: ему пришлось принимать во внимание заморозки, жертва больше трех дней пролежала во льду. Кроме того, ему пришлось действовать на иностранной территории.
— Вот именно! — Лалиберте поставил еще один крестик на своем листке. — Твоему судье что, стало тесно на старой доброй родине? Ведь раньше он убивал только во Франции, так?
— Не знаю. Я рассказал тебе только о французских убийствах, потому что копался только в наших архивах. Даже если он убивал в Швеции или в Японии, мне об этом ничего не известно.
— Ну ты и упертый. Ищешь ответы на все вопросы?
— А разве ты не хочешь, чтобы я назвал тебе убийцу? Много ты знаешь людей, убивающих вилами? Ведь насчет орудия я не ошибаюсь?
— Ну да, насадили на этакую «куриную лапку». Но вот кто ее держал — это вопрос.
— Судья Оноре Гийом Фюльжанс. Настоящий убийца, которого я схвачу за шиворот, обещаю тебе.
— Я бы взглянул на твои бумаги, — сказал Лалиберте, раскачиваясь на стуле. — С удовольствием прочту все девять папок.
— Пришлю тебе копии, когда вернусь.
— Будет лучше, если ты попросишь кого-нибудь из твоих ребят прислать их электронной почтой.
«Выбора у меня нет», — подумал Адамберг, следуя за Лалиберте и его сотрудниками в зал переговоров. Он думал о смерти Фюльжанса. Рано или поздно Лалиберте узнает, как узнал Трабельман. Самой опасной была папка с делом его брата. Там имелся набросок шила, утопленного в Торке, и записи о лжесвидетельстве на суде. Сугубо конфиденциальные сведения. Его мог спасти только Данглар, сообрази он рассортировать папки перед отправкой. Но как его об этом попросить под зорким взглядом суперинтенданта? Он с радостью поразмышлял бы над этим часок, но действовать следовало быстро.
— Схожу за гостинцем, он у меня в куртке. Сейчас вернусь, — сказал он, выходя из комнаты.
Ретанкур придремала в пустом кабинете суперинтенданта. Адамберг не торопясь вынул из набитых карманов несколько пакетов и вернулся к канадцам.
— Держи, — сказал он, протянув пакеты Санкартье и едва заметно подмигнув ему. — Здесь шесть флаконов. Поделись с Жинеттой, если ей нравится запах. Когда закончатся, позвони.
— Что там у тебя? — буркнул Лалиберте. — Французское винишко?
— Мыло с миндальным молочком. Это не взятка чиновнику, а мягчительное для мозга.
— Кончай острить, Адамберг. У нас есть работа.
— В Париже уже больше десяти вечера, и только Данглар знает, где я держу свой архив. Лучше всего будет послать ему домой факс. Тогда он прочтет его утром и мы выиграем время.
— Ладно, парень. Давай. Пиши своему рыхляку.
Адамберг получил возможность написать Данглару от руки — единственное, что пришло ему в голову во время короткой операции «мыло». Мыслишка была детская, но могла сработать. Он изменит свой почерк — Данглар знает его наизусть, — укрупнив буквы «Д» и «Р» с намеком на Дело Рафаэля. Коротенькая записка, в которой встречались слова: ДанглаР, уДРужить, аДРес, АДамбеРг, спокойно позволяла ему это сделать. Оставалось надеяться, что Данглар углядит тайный знак и, прежде чем отсылать документы, вынет из дела компрометирующие документы.