74 
Спустя две недели царь Иван IV обвенчался с племянницей боярина Кошки Анастасией Захарьиной-Юрьевой, а по весне к стенам разбойничьей Казани двинулась могучая русская рать, в составе которой, наряду с поместным боярским ополчением, впервые шли стрелецкие полки, набранные из обычных добровольцев. В одна тысяча пятьсот пятьдесят втором году Казанское ханство вошло в состав Московского государства. Набеги степных разбойников на восточные рубежи государства прекратились навсегда. Спустя год на верность Иоанну Васильевичу присягнуло Астраханское ханство, вслед за ним в Россию влилась Сибирь, чей хан Едыгей добровольно принял царскую руку; русского подданства запросили черкесские племена – народы Северного Кавказа и ближних к нему земель. Узнав, что Ливонский орден уже пятьдесят лет не платит положенной дани, Иван Грозный распустил его, а жители Лифляндии присягнули на верность Москве. Русь расширялась с невероятной скоростью, за считанные годы увеличив свои пределы в десятки раз.[48] И мало кто связывал это с тем, что русский царь Иоанн Васильевич чаще прощал своих недругов, нежели карал их. За все пятьдесят лет своего правления он предал смерти не более двух тысяч человек – в пятнадцать раз меньше, нежели было убито во Франции во время резни гугенотов, в двадцать раз меньше, нежели повесили в Англии за время «огораживания», в пятьдесят раз меньше, нежели истребили испанцы в Нидерландах, в десятки тысяч раз меньше, нежели уничтожили европейские поселенцы в Америке за тот же период. Он вошел в историю как наиболее гуманный – и в то же время как самый ненавидимый врагами страны государь, самый оболганный из правителей России. Как единственный русский правитель, после смерти которого на протяжении поколений народ слагал плачи, а годы его царствования вспоминал как золотое время Руси.
Стокгольм, королевский дворец.
29 сентября 1560 года. Конец дня
– «Мы для королевского челобитья разлитие крови христианской велим унять… – Стоя перед креслом, в котором, закрыв глаза, отдыхал престарелый король, принц Эдвард читал грамоту со свисающей на шелковой ленте сломанной печатью. – Если король свои гордостные мысли оставит и за свое крестопреступление и за все свои неправды станет нам бить челом покорно своими большими послами, то мы челобитье его примем и велим наместникам своим новгородским подкрепить с ним перемирье по старым грамотам, также и рубежи велим очистить по старым перемирным грамотам; мы не захотим нигде взять его земли через старые рубежи, потому что по своей государской справедливости мы довольны своими землями, которые нам бог дал из старины. Если же у короля и теперь та же гордость на мысли, что ему с нашими наместниками новгородскими не ссылаться, то он бы к нам и послов не отправлял, потому что старые обычаи порушиться не могут. Если сам король не знает, то купцов своих пусть спросит: новгородские пригородки Псков, Устюг, чай, знают, скольким каждый из них больше Стекольны…» Зачем ты это сделал, отец? – внезапно оборвал чтение молодой человек. – Зачем ты начал войну с русскими? Зачем наши войска под рукой Якоба Брагге просидели все половодье возле неприступного Орешка? Зачем мы рубились с ними на Вуоксе и едва не потеряли Выборг? Зачем полегли сотни наших дворян у Кивинеббзе? Ради чего? Ныне новгородцы продают у себя на торгу шведского работника за гривну, девку – за пять алтын, наших рыбаков их же ладьи не пускают в море. Половина армии сгинула без всякой пользы, а теперь ты вынужден вымаливать мир у русского царя и терпеть его унизительные шутки!
– Это плата за наш трон, сын мой, – внезапно ответил, по-прежнему не открывая глаз, король. – Я дал клятву начать войну с Россией в обмен на помощь в восстании, в свержении датской власти над нашей родиной. Я заключал этот договор тридцать лет назад, сын мой. Ты не поверишь, но Русь походила тогда на полудохлого лося, которого оставалось только освежевать и порезать на куски. Я обещал начать с ней войну в обмен на помощь в освобождении нашей родины от иноземного владычества и сдержал свое слово.
– Ты лжешь, старик!
– Кто здесь? – дернулся в кресле король, пытаясь заслониться от предзакатного солнца, бьющего в окно, но все равно не смог разглядеть ничего, кроме высокого темного силуэта.
– Кто ты таков?! – Перехватив грамоту в левую руку, принц Эдвард положил правую на рукоять меча. – Как ты смеешь…
74 
