— Значит, давая мистеру Кумару четыреста фунтов, Хайтам Кураши просто исполнял то, что требовал от него религиозный долг?
— Это именно тот случай, — подтвердил Сиддики.
— А он ничего не купил?
— Что, например? — Сиддики жестом указал на Кумара. — Ну что этот несчастный мог ему продать?
— Может быть, это была плата за молчание. Мистер Кумар проводил время вблизи рыночной площади в Клактоне. Спросите, не видел ли он там мистера Кураши?
Сиддики на мгновение задержал на ней пристальный взгляд, пытаясь понять, что скрывается за этим вопросом, затем, чуть пожав плечами, повернулся к Кумару и повторил вопрос на урду.
Кумар твердо и категорично покачал головой. По его словам, сам он никогда не был на рыночной площади.
— Мистер Кураши работал начальником производства на одной из здешних фабрик. Он мог бы предложить работу мистеру Кумару. Но мистер Кумар говорил, что они никогда не обсуждали вопросы, связанные с работой. Не хотел бы он сейчас изменить свои показания?
Нет, ответил ей Кумар через переводчика. Он знал мистера Кураши только как своего благодетеля, посланного ему милостивым Аллахом. Но помимо этого, они были связаны незримой нитью: у них обоих оставались в Пакистане семьи, которые они хотели перевезти вслед за собой в эту страну. С той лишь разницей, что у Кураши в Пакистане оставались родители, братья и сестры, а у Кумара — жена и двое детей. У них были одинаковые устремления, и между ними было полное взаимопонимание, какое может быть между двумя странниками, встретившимися на оживленной дороге.
— Но ведь постоянная работа — более весомое благодеяние, чем четыреста фунтов, если вы хотели перевезти сюда свою семью? — задала вопрос Эмили. — На сколько времени удалось бы вам растянуть эти деньги? А работая на горчичной фабрике Малика, вы могли заработать такую сумму в сравнительно короткий срок.
Кумар пожал плечами. Он не может объяснить, почему мистер Кураши не предлагал ему работу.
Сиддики решил помочь Кумару и объяснить ситуацию.
— Мистер Кумар был для мистера Кураши странником. Давая ему деньги, мистер Кураши исполнил свой долг. От него больше ничего не требовалось.
— Мне кажется, что человек, который был «сама доброта» по отношению к мистеру Кумару, должен был позаботиться о его будущем благосостоянии так же, как и о его сиюминутных нуждах.
— А откуда нам знать, может, он собирался помочь мистеру Кумару, — возразил профессор Сиддики, — но его смерть, к сожалению, лишила его этой возможности.
Может, с этим стоит согласиться? — спросила себя Эмили.
— Мистер Кумар, скажите, мистер Кураши когда-нибудь приставал к вам? — задала она следующий вопрос.
Сиддики оторопело смотрел на нее, пораженный столь резким изменением темы беседы.
— Вы спрашиваете…
— Я, кажется, ясно сформулировала вопрос. У нас есть информация о том, что Кураши был гомосексуалистом.
Кумар сосредоточенно выслушал вопрос. Когда он отвечал, в его голосе слышался неподдельный ужас. Нет, нет и нет, мистер Кураши был добрым человеком. Он был не способен осквернить свое тело, ум и нетленную душу подобным поведением. Это невозможно, ведь это грех, ужасный и непростительный. Мусульмане твердо в это верят.
— А где вы были вечером в пятницу?
В своей комнате, в Клактоне. И миссис Керси — самая добрая хозяйка — будет рада подтвердить инспектору Барлоу его слова.
На этом допрос закончился, о чем Эмили оповестила присутствующих и свой магнитофон. Когда она его выключила, Кумар торопливо заговорил с Сиддики.
— Прекратите сейчас же, — сердито приказала Эмили.
— Он всего лишь хотел узнать, — объяснил профессор, — может ли он сейчас вернуться в Клактон. Он по вполне понятным причинам, инспектор, хочет как можно быстрее выйти отсюда.
Эмили задумалась. Сможет ли она получить хоть какую-то информацию от этого пакистанца, если даст ему еще подумать и попотеть в камере-сауне? Если пару раз допросить его с пристрастием, то, вполне вероятно, он сообщит какой-нибудь факт, который приблизит ее к убийце. Но в этом случае она рискует снова увидеть на улицах беснующихся азиатов. Посланники «Джама», которые приедут сегодня днем в управление, чтобы отвезти Кумара в Клактон, будут пытаться разнюхать сведения для разжигания страстей своих соплеменников. Стоит ли подвергать город и себя такому риску ради информации, которую она сможет, а может быть, и не сможет получить от сидящего перед ней азиата?