Туда, немедленно к ней! Я выскакиваю в пустынный коридор управления и мчусь к выходу. Такси! Мне нужно такси!
Только бы успеть, не опоздать…
Такси еще не успело развернуться, а мои ноги уже стремительно отсчитывали последние ступеньки лестничного марша, в конце которого солидно высилась дубовая резная дверь квартиры покойного Лукашова.
Звоню. Еще и еще раз. За дверью ни шороха, ни звука. Хотя что можно услышать, если на полу прихожей пушистый болгарский ковер ручной работы, – в нем ноги утопают по щиколотки, – а дверь такой толщины, будто ее сняли с бомбоубежища?
Наконец звякает, отодвигаясь, массивный засов (его поставила Тина Павловна после ночного визита бандитов), затем поворачивается ключ в замочной скважине и дверь медленно отворяется.
Жива! Я облегченно вздыхаю и прячу пистолет в кобуру.
– Вечер добрый! Не рады? – говорю, широко улыбаясь.
Она молча смотрит на меня остановившимися глазами; затем, будто опомнившись, отступает в глубь полутемной прихожей.
– Проходите… – тихо говорит, покусывая нижнюю губу.
Я переступаю порог, закрываю дверь и только теперь замечаю в тусклом свете бра, что на ее ресницах блестят слезинки. С чего бы?
Хочу спросить, но не успеваю: удар, который мог бы свалить и быка, швыряет меня на вешалку с одеждой. Удар мастерский, выверенный, в челюсть.
Удивительно, но я еще сохраняю крупицы сознания: цепляясь за металлические завитушки стилизованной под ретро вешалки, пинаю ногой наугад в глыбастые человеческие фигуры, готовые обрушиться на меня.
В ответ слышу вскрик и матерное слово, но порадоваться не успеваю: снова сильнейший удар, на этот раз он приходится мне в плечо.
Валюсь на пол, перекатываюсь, на меня кто-то падает. Пытаюсь выскользнуть из-под тяжеленной туши, придавившей меня к ковру, хочу дотянуться до рукояти пистолета… – и полный мрак, звенящая пустота…
Очнулся я в кресле. Надо мной склонился широкоплечий детина с маленькими глазками под низким скошенным лбом. Он держал в волосатой лапище клок ваты, пропитанный нашатырем, и время от времени совал мне его под нос.
– Оставь его, Феклуха… – чей-то голос сзади. – Он уже оклемался.
Я помотал головой, пытаясь восстановить ясность мышления, и взглянул на говорившего. И ничуть не удивился, узнав в нем того самого бандита с автоматом "узи", едва не отправившего меня к праотцам на мосту.
– Старые кореша… – ухмыльнулся он. – Наше вам. Какая встреча…
Я промолчал. Интересно, где Тина Павловна? Что с ней? В комнате ее не было. Чертовски болит голова…
– Здравствуйте, Ведерников…
Высокий худощавый мужчина лет шестидесяти с нескрываемым любопытством рассматривал меня, заложив руки за спину. Представляю, как выглядит моя многострадальная физиономия.
– По-моему, вы слегка перестарались, – добродушно обращается он к двум громилам; они, как почетный караул, стоят едва не навытяжку возле моего кресла.
Феклуха угодливо захихикал. Второй тоже осклабился и поторопился пододвинуть худощавому кресло на колесиках.
Худощавый сел. Он был сед, крючконос; его слегка выцветшие глаза смотрели остро, испытующе.
– Я так и предполагал… – наконец молвил он, удовлетворенно откидываясь на спинку кресла. – Вы крепкий орешек, Ведерников. Похвально. Люблю сильные, незаурядные личности.
Худощавый небрежно щелкнул пальцами два раза, и Феклуха быстро подал ему тонкую зеленую папку.
– Это то, из-за чего разыгрался весь сыр-бор. – Худощавый показал мне несколько машинописных листков, достав их из папки. – Имена, адреса, суммы выплат нашим партнерам по бизнесу и, скажем так, помощникам. Ну и так далее. Короче говоря, компромат, собранный Лукашовым на своих ближайших друзей-приятелей. Согласитесь, некорректно. И, естественно, у нас наказуемо. Эту папку нам любезно предоставила Тина Павловна. Правда, мы ее настоятельно попросили об этом одолжении… Папку она бережно хранила как память о безвременно усопшем муже.
Он умолк, исподлобья глядя на меня, – похоже, ждал вопросов, приглашал к разговору. Ну что же, побеседуем.
– Где Тина Павловна? – спрашиваю, непроизвольно морщась от боли – видимо, моя челюсть требует серьезной починки; хотя сомнительно, судя по нынешним обстоятельствам, что мне представится когдалибо такая возможность.
– Жива-здорова, – натянуто улыбнулся мой собеседник. – Что с нею станется? К Тине Павловне мы особых претензий не имеем. Она просто заблуждалась.