58 
Самым скверным и лично для меня очень неприятным было то, что здесь нас лишили не только имен, званий, но и кличек. Обидно до хронического насморка, если вместо гордого и заслуженного ветерана спецназа Волкодава на перекличке вызывают какого-то безвестного парнягу, коротко остриженного придурка под номером пятьдесят один.
Да, теперь меня зовут Пятьдесят Первый, и временами я кажусь себе никчемной железкой в набирающем ход электровозе, который мчится неизвестно куда.
Однако, все-таки нашлось в спецшколе место, куда я, как ни странно, стремился с неистовой охоткой и работал там до изнеможения. Это был просторный и светлый спортзал, оборудованный по высшему разряду.
Мне нравилось здесь все: и дубовый паркетный пол, и воздух, пропущенный сквозь кондиционеры, и импортное татами, практически никогда не пустующее и вызывающее известное волнение у бывших спортсменов, и сауна – такой даже в столице не сыщешь.
Но главной достопримечательностью спортзала был, конечно, тренер. Мы не знали ни его имени, ни национальности, хотя думали, что японец, и называли просто – сэнсэй.
Не знаю, каким ветром занесло его в Союз и что он там натворил в своей Японии, но, судя по татуировкам, густо покрывавшим его мускулистую грудь и широкую, глыбастую спину, сэнсэй был настоящим якудза, притом не просто рядовым членом японского мафиозного клана, а одним из иерархов.
Так нам объяснил Двадцать Второй, товарищ-курсант, до спецшколы служивший на Дальнем Востоке. Только он один немного знал восточные языки и изъяснялся с тренером на дикой смеси японского, китайского и нижегородского.
Японец, как и все люди его расы, невысок, но коренаст, кривоног и, несмотря на приличную мышечную массу, быстр, как редко кто из более молодых, чем он, курсантов. Наверное, бывший якудза все же знал русский язык, но мы от него никогда не слышали ничего иного, кроме команд на японском при отработке ката.[31]
Для общения с нами к тренеру был приставлен переводчик, тоже человек с восточным лицом, настолько замкнутый и угрюмый, что мы не знали даже его имени. Курсанты всегда обращались к переводчику нейтрально: "Передайте сэнсэю, что…" или просто: "Сэнсэй, потренируйте меня в саппо,[32] я не могу сделать то-то и то-то…", будто вместо человека перед ними стоял говорящий экран.
Видимо, тренер не любил переводчика и относился к нему с презрением, хотя и старался этого не показывать, а тот, в свою очередь, боялся японца до дрожи в коленках и, опять-таки со слов нашего знатока восточной тарабарщины, обращался к нему по меньшей мере как к вельможе, приближенному к императорскому двору.
Все мы были в этой спецшколе на положении заключенных, без права выхода за "колючку", без права общения с внешним миром посредством переписки или телефонных переговоров. Но наш срок был конечен – кому год, а кому два, в зависимости от "специальности", – а вот преподавателям и обслуживающему персоналу скорое освобождение и не светило, в особенности сэнсэю.
Однако, если наши наставники все же могли раз в два года съездить в отпуск (наверное, под конвоем), то японец и переводчик были не выездные.
Не знаю, как убивал свободное от службы время переводчик, а тренер, набравшись едва не под завязку сакэ[33] (что случалось частенько), закрывался в спортзале и вытворял такое, о чем подсмотревшие его забавы курсанты рассказывали с суеверным ужасом, хотя они и не отличались большой чувствительностью.
Сэнсэй, напялив на себя черные одежды, похожие на спортивный костюм, только с множеством карманов и подпоясанный, метался по залу как полоумный, бегая едва не по потолку.
Судя по всему, он дрался с воображаемым врагом, и после этих его сражений приходилось менять сверхпрочные макивары,[34] измочаленные так, будто по ним проехался танк, и манекены, изодранные "тигровой лапой".[35]
Он меня зацепил во время одной из первых тренировок. Глядя, как я отрабатываю тамэси-вари и, морщась, дую на ободранную ладонь, японец презрительно покривился, быстро сложил стопку из четырех кирпичей и с виду небрежно, но молниеносно располовинил ее ударом кулака.
Тут он меня и достал. Уел, проклятый якудза.
Всю свою сознательную жизнь я стремился быть всегда и везде первым – то ли в учебе, то ли в драке. И получалось, клянусь аллахом, чтоб мне душман оторвал мужскую гордость!
А тут такое фиаско. И где – на виду у доброй половины нашей группы!
58 
