79 
Неожиданно расчувствовавшись, я обнял его и сказал что-то наподобие: "Бывай здоров, братишка…"
Стоящий сзади громила нетерпеливо рыкнул, поторапливая меня, но, наткнувшись на полыхающий черным огнем взгляд горбуна, стушевался и молча пошел вниз. Еще раз тряхнув стальную руку Марио, я подмигнул ему и последовал за начальником службы безопасности.
То, что скрывалось под красными черепичными крышами, меня, если честно, особо не порадовало. Там оказались обычные казарменные помещения, правда достаточно комфортабельные, если судить по нашим российским меркам.
В дортуарах, рассчитанных на взвод, был даже холодильник с напитками, не говоря уже о кондиционере. Но койки не отличались комфортностью – обычная солдатская постель, в меру жесткая, с чистым накрахмаленным бельем и крохотной подушкой, похожей на блин.
Правда, многолюдьем казарма не отличалась. Лишь у входа неприкаянно слонялся одетый в защитного цвета рубашку и шорты волонтер с мачете, прицепленным к узкому поясу, да в каптерке нас встретил улыбчивый мулат, лопотавший на незнакомом мне языке.
Наверное, остальные обитатели этого лесного жилища в настоящий момент занимались тем, чем и положено людям военным, – откуда-то из глубины зарослей слышались выстрелы, приглушенные расстоянием вопли, обычно сопровождающие рукопашные тренировочные бои, и резкие, отрывистые слова команд.
Получив униформу – такую же, как на дневальном, только без устрашающего вида тесака-мачете, – я прошел на свое место и прямо в обуви завалился на кровать. В казарме царил полумрак, и я не заметил, как задремал, – три месяца пансионного рая подействовали на меня расслабляюще…
Пробуждение было словно всплеск молнии в грозовом небе – черная, колеблющаяся пелена, сгусток материи, мгновенно материализовавшийся в ослепительно сверкающий посох, и до боли в груди уплотнившийся воздух, сопротивляющийся нацеленному в мои ребра удару.
Еще не успев как следует разлепить отяжелевшие от сна веки, я провел элементарный, но очень эффективный прием айкидо[53] – бросок из положения ханми-хантативадза.[54]
Раздался приглушенный вскрик, я вышел из кувырка в боевую стойку, готовый продолжить смертельный поединок с пока еще неизвестным противником… – и очутился в кольце гогочущих парней самых разных возрастов (примерно от двадцати до тридцати лет) и национальностей.
У моих ног лежал, постанывая, огненно-рыжий, веснушчатый верзила и сконфуженно потирал ушибленные места. Рядом с ним валялась короткая палка.
– Э-э, кентуха, попридержи грабли! – широко ухмыляясь щербатым ртом, из толпы выступил длинный хлыст с коротко остриженной круглой головой. – Тут все свои.
Он говорил по-русски, и я от неожиданности вздрогнул и попятился.
– Ну ты мочишь… – покачал он головой, помогая рыжему подняться на ноги. – Это у нас тут такие шутки. – Долговязый соотечественник пинком отправил палку в угол. – Если служил в армии, то помнишь – "прописка". Но в фатерлянде бляхой ремня, а здесь – дубиной…
Длинный говорил с едва заметным акцентом, иногда запинаясь и подыскивая нужные выражения.
– Ладно, немчура хренова, р-разошлись! – прикрикнул он на собравшихся и повторил команду на иностранном, похоже – испанском.
Парни без лишних слов разбрелись по казарме, а мы с долговязым вышли наружу и уселись в тени на древесный ствол, служивший скамейкой. – Куришь? Нет… Лады. А я закурю…
Соотечественник выудил из походного портсигара крепкую сигарету без фильтра, щелкнул американской бензиновой зажигалкой и жадно затянулся.
– Дефицит, – продемонстрировал он сигареты и спрятал герметически закрывающийся металлический футляр в карман. – Местные сигары чересчур крепкие, а когда курю с фильтром, то по ночам кашляю, что твой чахоточный. – Помолчав чуток, вдруг сказал с тоской:
– Знаешь, браток, я чертовски рад лицезреть в этом вонючем раю твою русскую мордаху. Как они мне надоели, все эти Жозе, Джеки, Джимы и прочая. До чего дошло – родную речь начал забывать, мать твою так! – Оно и понятно… – вяло откликнулся я на слова земляка.
Конечно же мне хотелось узнать побольше и о нем самом, и о повадках в этом тренировочном лагере, например, кто эти парни и за чей счет их содержат и обучают. Но, наученный горьким опытом тюрьмы и спецзоны, где излишнее любопытство считалось не только неприличным, а и опасным для здоровья, я благоразумно прикусил свой и так не очень длинный язык.
79 
