81 
– А сейчас ты доволен?
– В общем – да. Денег – валом, в авторитет вошел. Единственное – сам видишь – живу как схимник. Здесь дыра еще та. Надоело… – Он снова закурил и с неожиданной тоской продолжил: – Домой тянет… Сны вижу разные… Наш дом, батю, царство ему Небесное, иногда маманю… как она там? Поди, схоронила меня давным-давно… а я живой… Живой! Эх, бля! Черкнуть бы ей пару строк – ан нельзя. Да и как передашь?
– Думаю, что сейчас это нетрудно. У нас там многое изменилось.
– Слыхал. Расскажи, а? – Сидор оживился и придвинулся ближе. – С меня пузырь.
– Не пью. А рассказать… отчего же, это можно…
Мы просидели с ним почти до утра.
Ни он, ни я так и не уснули до самого подъема. Тропическая ночь вливалась в казарму через закрытые мелкоячеистыми противомоскитными сетками окна неведомыми мне запахами и звуками, а мне виделись березовые рощицы, пруд, затянутый ряской, и чудился запах свежеиспеченного ржаного хлеба.
Волкодав
Пароход был так себе, больше похожий на тщательно выкрашенное корыто. Короче говоря – дряхлый ветеран, которому место на свалке металлолома. Я очень сомневаюсь, что у пассажиров, с нетерпением ожидающих, пока спустят трап, этот древний монстр мог вызвать приступ эйфории, когда они отправлялись на нем из Кипра в Стамбул.
Но пароход обладал одним, в их глазах несомненным достоинством – дешевыми билетами. А среди разношерстных представителей почти всех народов и племен Европы, столпившихся у борта, на мой взгляд, миллионеров и аристократов не наблюдалось.
Я наконец дождался: на этом, с позволения сказать, плавсредстве прибыл курьер. Кто он и как выглядит, мне объяснить не удосужились.
Сообщение было предельно кратким: "Стоять у портовой кофейни с газетой под мышкой и букетиком полевых цветов. К вам подойдут". И все, амбец. Естественно, кроме пароля.
Под навесом кофейни в это утреннее время людей было немного. По нашим российским меркам – пьянь-рвань подзаборная, у которой на похмелку не хватало денег.
Не поднимая глаз, они хлебали дешевый, но крепкий, как тройной одеколон, кофе, отличающийся от любимого напитка наших родных бомжей разве что запахом. И запивали холодной водой из проржавевшего насквозь водопровода.
Я прислонился к стойке, поддерживающей навес, и с видом скучающего ловеласа невнимательным взглядом блуждал по портовым постройкам, швартующимся судам и непристойно бледным от морской качки пассажирам, торопившимся побыстрее ощутить под ногами надежные площадки пирсов.
Конечно, моя расслабленная поза и безразличие были наигранными – я сейчас трудился как локатор на боевом дежурстве.
Я не искал в толпе курьера, не гадал, с какой стороны он подойдет и что будет держать в руках. Я терпеливо вычислял тех, кто, как и я, заинтересован познакомиться с курьером поближе, а значит, помешать мне выполнить свое первое задание за бугром.
А что такие могли быть на причале, в этом я почти не сомневался: еще с Афгана знакомое покалывание в спине, между лопатками, будто кто-то невидимый упражнялся на мне в приемах иглотерапии, подсказывало мне – Волкодав, бди!
И все же, несмотря на потуги, я так и не смог определить, откуда исходят флюиды опасности, которые омрачали светлое прохладное утро, набросив на него зловещую паранджу напряженного ожидания несчастья.
– Мистер Олаф?
Черт! Ну уж этого я никак не ожидал! Передо мной, приветливо улыбаясь, стояла брюнетка, похожая на фотомодель из какого-нибудь престижного заграничного журнала.
– Мистер Олаф?
– Айм… – брякнул я все еще во власти безграничного изумления – ни хрена себе, курьер!
– Хэлло, – прощебетала она и невинно показала глазами на букет в моих руках: – Надеюсь, это мне?
– Что? А! Конечно, конечно… мисс… миссис… э-э…
Меня заклинило. Я даже забыл слова пароля.
И только заметив, как ее лицо посуровело и стало отчужденным, я сжал волю в кулак, пошарил в мгновенно опустевшей башке и наконец изрек нужное:
– Простите, мне кажется, что мы не знакомы. – Мы встречались в прошлом году в Амстердаме…
Ее взгляд потеплел и снова заискрился, как полный бокал самого дорогого шампанского под солнцем.
– На приеме у мэра?
– Нет, мы жили в одной гостинице.
– Ах да, помню – "Савой".
– Ошибаетесь, в "Короле Генрихе"…
Абракадабра. Мило улыбаясь, я нес совершеннейшую чушь, от которой, как ни смешно, зависела моя свобода, а возможно, и жизнь.
81 
