35 
Спартак любил эти субботние вечера не меньше, чем полеты. Ощущается эдакая приятная телу и душе истома. Как в песне на самой заезженной пластинке их патефона: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось». Оттого и самому хотелось петь.
Спартак вновь тронул гитарные струны:
- Два друга у Коли, два брата –
- Архангельский и Пастухов,
- Но не понимают ребята
- Прекрасных японских стихов...
– Я тоже не понимаю тебя, гладиатор, – заметил Джамбулат, на миг отрываясь от письма. – Зачем неправильные песни поешь, а? Про авиацию петь надо, а не про этих, которые в консервах ездят!
– Пой, – лениво разрешил Спартак. И продолжал с намеком:
- Один все читает, холера,
- На каждом привале Бодлера,
- В поэзии танку другой
- Ни в зуб, понимаешь, ногой.
- Ему, мол, милее Маршак!
- Чего понимал бы, ишак...[16]
Джамбулат намек понял и оскорбленно фыркнул.
В открытую дверь кубрика заглянул матрос Матибрагимов, на рукаве которого красовалась повязка «КПП», и с порога объявил:
– Товарища лейтенант Котляревский, на проходной! Дежурный по КПП послал.
Что ж, хоть и ожидаемая, но всегда приятная новость. Спартак отложил гитару и бодро вскочил с койки.
– Одну боевую единицу наше звено теряет прямо сейчас, – деланно-печальным голосом произнес Жора Игошев. – Это вам не зенитки какие-нибудь и даже не «мессер», это гораздо серьезнее. Это бьет наповал.
– Это даже смертельнее лобового тарана, – подхватил лейтенант Джамбулат Бекоев. – Так что будь осторожен, летчик.
– Отбомбись без промаха, не опозорь нашу славную эскадрилью, – сказал свое слово младший лейтенант Лешка Мостовой.
– Завидуете? – застегиваясь, хмыкнул Спартак.
На подначки он не обижался. А чего обижаться-то? Не будь этих подначек, возникло бы ощущение некой неправильности, ощущение того, что неладно что-то в бравом лейтенантском королевстве.
– Мы? Завидуем?! – вскинулся младший лейтенант Мостовой. – Наши моторы гудят не менее звонко. По Джамби тоскует в горах прекрасная принцесса Тамара, которая каждый день пишет пламенные письма. Жорка у ленинградских студенток и заводских девчат прям-таки нарасхват, того и гляди охомутают... Я вообще не понимаю, как ему удается проскакивать в узкие ячеи их сетей...
– Потому что уметь надо. Высший пилотаж, не каждому дано. Летчиков много, а Чкалов один. А я в своем деле Чкалов, – вставил Игошев, пряча карточную колоду под подушку. – Ты, кстати, про себя еще забыл сказать.
– И про себя могу, – кивнул Мостовой. – Я уже, считай, женатый человек. Свадебку с Иришкой сыграем в августе, самое позднее – в сентябре.
– Чего ж ты молчал? – Джамбулат подскочил на койке, словно уколотый кроватной пружиной. – Друзьям молчишь, да? Мы ж должны готовиться!
– Готовиться? – насторожился Мостовой.
– Э, ты не понимаешь! Надо все продумать. Разломаем старые контейнеры и сколотим столы. Столы поставим прямо на аэродроме. Вина не покупай, вино за мной. Сегодня же... Нет, завтра же напишу своим, чтобы готовились высылать вино в августе. С проводниками на дороге я договорюсь. Или, может, кто из наших полетит попутным. Только надо посчитать...
– Пошел. Пока. До завтра, – сказал Спартак.
Интересно было бы, конечно, послушать, что там еще наобещает Джамбулат – например, сколько баранов накажет родственникам откормить к августу. Но Спартака ждала на проходной хорошая девушка по имени Вилена. И не престало заставлять ждать хорошую девушку, которая после работы еще полтора часа ехала на паровике, а потом добиралась до деревни на попутке...
Спартака проводили весьма полезными советами:
– Смотри аккуратней на виражах!
– «Горками» и «бочками» не увлекайся!
– И не забудь к завтрашнему вечеру из штопора выйти...
Над КПП висел огромный плакат: «УЧИЛИЩЕ НАУЧИЛО ТЕБЯ ЛЕТАТЬ. ПОЛК НАУЧИТ ТЕБЯ ВОЕВАТЬ. НО СТАТЬ ИСТРЕБИТЕЛЕМ ТЫ СМОЖЕШЬ ТОЛЬКО САМ».
Записав у дежурного адрес, по которому в случае надобности его может отыскать посыльный, Спартак вышел за проходную – Вилена дожидалась его на лавке под «грибком» – и с тягостным вздохом взял у нее сумку. (Он знал, что там, в сумке. Домашние пироги. Виленка была убеждена, что военного и вдобавок холостого человека необходимо подкармливать чем-нибудь вкусненьким.)
И они направились в деревню.
Вернее, не в саму деревню, а к стоящим несколько особняком домам начсостава. Это был своего рода отдельный квартал, примыкающий к аэродрому, – три двухэтажных бревенчатых дома барачного типа, три одноэтажных дома, клуб. Несемейным лейтенантам отдельное жилье, вишь ты, не полагалось, поэтому жили они на территории аэродрома в казарме, именуемой кубриком, и девушек им водить, по сути дела, было некуда. Каждый выкручивался, как мог. Спартака, например, выручал техник его звена, некто Самойленко. Хотя техник Самойленко был не женат, однако ж проживал в отдельной комнате – потому что, во-первых, служил на аэродроме уже пес знает сколько времени, а во-вторых, был семейным человеком всего какой-то год назад. (Неведомо по каким причинам семейная жизнь дала трещину, супруга отбыла к месту прежнего проживания, куда-то под Псков, и техник остался в квартире один. Что и говорить: повезло мужику!) На субботние вечера он уходил ночевать на аэродром, и комната оставалась в полном распоряжении лейтенанта Котляревского.
35 
