62 
Глядя на него с печальным вожделением, барон сказал мечтательно-зло:
— Попался бы ты мне в чистом поле, чтобы я ехал на своем Соколе, с саблей в руке… Я бы тебе устроил бег ополоумевшего зайца напрямик через поля…
Так же мечтательно глядя в потолок, Кранц поведал:
— Время уже позднее, и запоздавшим постояльцам в тюрьме кормежка не полагается, но завтра, этак к обеду, непременно пустой похлебки принесут, и при некотором везении там кусочек морковки отыщется…
— Ты бы эту морковку… — сказал барон, а далее в кратких, но чрезвычайно образных выражениях объяснил, как именно господину Кранцу следует поступать со всеми овощами, плавающими в тюремной похлебке.
Судя по лицу полицейского, ему эта идея не нравилась категорически. Побагровев и грозно сопя, он стал придумывать некий достойный ответ, но тут хлопнула дверь, и судья буквально ворвался в комнату.
С первого взгляда было ясно, что это уже совершенно другой человек. Его совиная физиономия не изменилась, не прибавилось ни участия, ни благородства — но за время отсутствия что-то, несомненно, произошло, полностью изменившее судью.
Кранц обрадованно сообщил:
— Господин судья, во время вашего отсутствия означенный элодей и убийца, вот этот самый, допустил оскорбительные высказывания в адрес…
Круто развернувшись на каблуках, судья остановился перед ним и брюзгливо сказал:
— В ваш персональный адрес, Кранц — олух царя небесного… Молчать! Я именно вас имею в виду! Наворотили тут… Какие злодеи? Какие убийцы? Произошло трагическое недоразумение, молодые люди были оклеветаны… Где ваш чертов свидетель?
— Э… По взятии письменного свидетельства отпущен домой…
— Найти! Послать полицию немедленно! Это не свидетель, а клеветник, понятно вам?
Кранц так и выпучил глаза — правда, то же самое сделали барон с Пушкиным, пораженные столь резкой переменой. Судья был на сей раз совершенно серьезен, и походило на то, что когти Фемиды все же с превеликой неохотой разжались…
— Что вы стоите, Кранц? — взвизгнул судья. — Достать мне этого вашего мнимого свидетеля хоть из-под земли! Марш! И вы тоже! — Он яростно воззрился на полицейских. — Нечего тут торчать, чтобы потом требовать сверхурочную оплату! Всем вон!
Полицейские, четко повернувшись через правое плечо, гуськом прошли к выходу — свойственным полиции всего мира тяжелым шагом. На их бравых усталых физиономиях не отразилось и тени удивления, сразу видно, эти молодцы были не из тех, кто ломает голову над загадками жизни. На лице Кранца, наоборот, виделась попытка осмыслить столь резкие перемены — но, подстегнутый яростным взглядом судьи, он переступил с ноги на ногу, тяжко вздохнул, без нужды поправил галстук, покрутил головой и покинул комнату.
— Возьмите ваши… вещи, господа, — сказал судья упавшим голосом, указывая на трость и пистолеты. — Прошу прощения за ошибку… никто не гарантирован, как говорится… все хорошо, что хорошо кончается, не держите зла… — Он повернулся к ним и закончил сварливо: — А все же, если кому-то угодно интересоваться моим мнением, всякими такими… приключениями постарайтесь в другой раз заниматься в других местах. У нас и в самом деле давным-давно спокойный, сонный, бюргерский город… Все эти ваши… — то ли не найдя подходящего слова, то ли просто не желая продолжать, он махнул рукой. — Как будто и без того нет хлопот… Идите, молодые люди. Ваш друг ждет вас в коридоре.
Они не заставили просить себя дважды — не было никакого желания прощаться с судьей долго и прочувствованно. Фигура неизвестного друга — каковых у них после смерти барона в Праге вроде бы не имелось — вызывала кучу вопросов, но оставаться здесь далее не хотелось. Они вышли, не на шутку опасаясь, что это очередная издевательская каверза, и судья со злобным хохотом вновь покличет полицейских, а потому ускоряя шаг.
В коридоре, скудно освещенном парочкой ламп, стоял совершенно незнакомый человек средних лет, чье узкое аскетическое лицо напомнило Пушкину литографический оттиск какого-то итальянского портрета времен великого Бенвенуто, изображавшего кондотьера в доспехах.
— Пойдемте, господа, — сказал он деловито. — Моя карета у входа.
Они переглянулись. Не было никакого желания отправляться в ночь с незнакомцем, в неизвестной карете. То, что им вернули оружие, еще не меняло дела — сплошь и рядом им приходилось драться с созданиями, не боявшимися ни шпаг, ни пистолетных пуль…
62 
