Особенно,... 
64 
— Но послушайте…
— Мы, кажется, приехали? — спросил падре Луис, отодвинув занавеску и выглянув в окошко. — Ну да, вот и ваша гостиница… Никаких дискуссий, господа. Не тот случай. Вы ввязались в историю, которая вам безусловно не по зубам — и потеряли одного человека. Если не проявите здравомыслие и не уйметесь, рискуете и вашими головами. Так что категорически советую уехать завтра же утром. Больше я вам ничем помочь не смогу. — Он распахнул дверцу кареты. — Всего наилучшего, и да хранит вас Бог…
Они вышли и, не оглядываясь, побрели к входной двери. Сзади простучали колеса отъезжавшей кареты. Полная луна стояла над высокими крышами, ночь была тихая и теплая.
— Бьюсь об заклад, в буфете у нашего гостеприимного хозяина наверняка найдется бутылочка, — сказал барон тихим, потерянным голосом. — Пойдемте?
В гостиной, как и давеча, никого не было. Шесть свечей в двух канделябрах на каминной доске догорели до половины. Барон застучал высокими дверцами буфета, обрадованно крякнул, извлек бутылку и два стакана. Наполнив их, они уселись у потухшего камина и, не глядя друг на друга, отпили немного. Вино не радовало и не приносило утешения, хотя его никак нельзя было назвать скверным.
— Так и будем молчать? — спросил барон сварливо.
— У вас есть предложения, Алоизиус? — спросил Пушкин угрюмо.
— Найдутся, — сказал барон многозначительно. — Не знаю, что вы теперь думаете, но что до меня — клянусь честью прусского королевского гусара, я в Берлин не вернусь. Прикажете отступать, как побитая собака, когда я жив-здоров, не ранен и полон сил?! Да я их буду гнать, как собака — хорька! Черт меня побери, граф был главный боевой товарищ, и я не имею права все бросать на полпути. Вена о нас ничегошеньки не знает? Ну и ладно! Буду действовать на свой страх и риск…
— Мы будем действовать на свой страх и риск, — сказал Пушкин. — Или вы полагали, что я вас оставлю? Нет уж, дело зашло слишком далеко, и это вопрос чести…
— Замечательно! — рявкнул барон, осушив свой стакан. — В конце-то концов, этот высокомерный падре нам не начальник. Мы сами себе начальники. А итальянец… ну, в конце концов, итальянец — не иголка в стоге сена. Отыщем, и никуда не денется. Если он еще жив. А если жив, он у меня скоро пожалеет, что не озаботился вовремя помереть, прохвост чертов…
Глава X
ШПАГА И ДОБРОЕ СЛОВО
Деловитая суета на обширном дворе почтовой конторы как нельзя более благоприятствовала тому, чтобы находиться здесь сколько угодно, смотреть во все глаза, подходить к каждой карете, довольно беззастенчиво рассматривать людей и прислушиваться к разговорам. Место было такое, что никого не удивляли посторонние — никто никого, разумеется, не знал, с равным успехом можно прикидываться и уезжающими, и встречающими, и просто праздными зеваками, стремящимися бездарно убить время. Правда, парочка слуг начинала уже к ним приглядываться, узнавая, — как-никак, они болтались тут третий день — но одеты барон с Пушкиным были безукоризненно, вели себя с непринужденностью скучающих господ, привыкших бродить, где только заблагорассудится, а также не производили никаких действий, которые бдительные почтари могли бы расценить как покушение на чужой багаж или карманы пассажиров. Поэтому слуги — занятые к тому же своими прямыми обязанностями — еще не созрели для вопросов…
— Смотрите-ка, — тихонько сказал барон, чувствительно толкая Пушкина под ребро. — Вам не кажется…
Пушкин всмотрелся. С нешуточной надеждой ответил:
— По крайней мере, нашим рассуждениям это вполне отвечает…
Отвернувшись, они краешком глаза наблюдали за степенно приближавшимся пожилым, представительным господином, бритым, как актер, с белоснежной шевелюрой, одетого довольно старомодно, в темном фраке времен сражения под Ватерлоо. Опираясь на толстую трость, какую обычно носили старики, уже не вполне полагавшиеся на свои ноги, пожилой господин тем не менее передвигался так, что в его походке усматривалось некоторое несоответствие с общим обликом…
— А? — многозначительно подмигивая, спросил барон.
— По-моему, дождались, — сказал Пушкин, чувствуя бодрящий подъем.
— Тогда…
— Думаю, самая пора, — кивнул Пушкин.
Непринужденно отойдя на три шага, барон задел тростью торчавшего у ворот мальчишку и что-то ему тихо сказал. Сорванец — истинное дитя улицы — важно кивнул и, засунув руки в карманы потрепанных плисовых панталон, направился в сторону предместья. Уже миновав пожилого господина, он вдруг подпрыгнул и завопил:
64 
