87 
Выздоровев, мать с головой окунулась в работу, часто ездила по командировкам, была несколько раз и за границей. В их отношениях появилась отчужденность и даже сухость.
От этого страдали оба, особенно Алексей. Впрочем, кто знает, что творилось в душе матери: она и вовсе замкнулась в себе, начала курить, хоть врачи категорически запрещали, дома появлялась редко, переложив заботу о сыне на свою родственницу Анфису Павловну, по ее просьбе перебравшуюся к ним из Твери.
Предоставленный фактически самому себе, так как Анфиса Павловна, старушка болезненная и очень богомольная, днями просиживала у окна за чтением священных писаний, Алексей как-то незаметно сдал в учебе, особенно в точных науках – математике и физике. Может, этому способствовало еще и увлечение спортом – сразу после уроков он спешил на теннисный корт, где и пропадал до вечерней поры.
В теннисе ему прочили большое будущее. Многие тренеры положили глаз на крепкого, быстрого парня, основным коньком которого была мощная подача и не по годам развитая тактическая мудрость. Но Алексея лавры чемпиона не прельщали, к великой досаде и недоумению тех, с кем он был дружен. Дружен, однако не откровенен до конца – никто не мог хотя бы на миг заглянуть в тайные уголки души с виду спокойного до флегмы юноши с мягкой застенчивой улыбкой.
Впрочем, тех, кто мог с полным основанием считаться его друзьями, было очень мало. Особенно Алексей почему-то сторонился девушек, что еще больше влекло их к этому красивому статному молчуну – все его поступки, как в школе, так и за ее стенами, были окружены ореолом таинственности. На самом деле этот ореол был плодом их фантазии, и не соответствовал действительности.
Если и было что удивительным, так это то, с каким стоицизмом Алексей переносил страдания, так внезапно привнесенные в его жизнь Петуховым. Неожиданно для всех, кто его знал, Алексей перешел в другую школу. И вовсе не потому, что та, в которой он учился, находилась далеко от дома. Ему до сердечной боли стыдно было смотреть в глаза своим товарищам, в особенности тем, кто его рекомендовал в комсомол. Но признаться, что он сын графа, у него не хватало мужества. И если сначала Алексей боялся, что подвергнется обструкции со стороны товарищей, то после тридцать седьмого года он вполне обоснованно начал остерегаться стукачей НКВД. А их хватало везде. В том числе и в институте. Алексей придумывал множество оправданий на этот счет, чтобы успокоить себя и, следуя житейской логике, во многом был, конечно, прав – дворян в Советской России не жаловали. Но обостренное чувство собственного достоинства и совестливость восставали против такого двойственного существования. И от этого он еще больше терзался сомнениями и занимался самобичеванием.
И все же, самым непонятным и временами тягостным для него было то, что он, вопреки здравому смыслу (по его мнению), все чаще думал об отце. Думал с любовью, с душевным трепетом, а иногда, уединившись, беседовал с ним, как с живым, поверяя свои тайные мысли и чаяния. И – странное дело – находил в этом утешение.
По настоянию матери он поступил на юридический факультет института, хотя к юриспруденции относился довольно прохладно. Годы учебы в институте пролетели незаметно и быстро. Учился Алексей далеко не блестяще (хотя с его способностями мог бы), но вполне сносно, получал стипендию. Почти как все студенты тех времен, он подрабатывал, в основном на разгрузке вагонов и барж, хотя мать и противилась этому.
Еще и тогда их отношения оставляли желать лучшего. Нельзя сказать, что они стали совсем чужими, но былого слияния душ и чувств не осталось и в помине. И кто его знает, насколько бы далеко зашло это взаимное охлаждение друг к другу, не случись войны с финнами.
Провожая его, мать была как всегда спокойной и сдержанной, но в последнее мгновение вдруг упала ему на грудь со словами: «Если можешь – прости меня, сынок, прости, прости!..» Алексей так до конца и не понял, что она хотела этим сказать. Но ее исступленный порыв вновь оживил в его сердце былую любовь к ней и примирил эти две по-своему сильные натуры.
Сражался Алексей отменно, был легко ранен и награжден медалью. Он с нетерпением ждал, когда его выпишут из госпиталя, но когда выздоровел, война окончилась.
В сорок первом, уже на второй день войны с Германией, он пошел в военкомат и двадцать седьмого июня снова надел офицерскую форму. С матерью Алексей так и не попрощался – она была в очередной заграничной командировке. На письма ему отвечала Анфиса Павловна, которая каждый раз сетовала, что от матери нет ни единой весточки. Так он и оставался до сих пор в полном неведении о судьбе матери.
87 
