Кукольников пришел поздним вечером, после ужина. Его лицо было бледнее обычного.
– Устал… Чертовски устал… – сказал он, плюхнувшись в кресло. – Рад вас видеть в полном здравии. У меня хорошие новости. Наш человек недавно возвратился из-за линии фронта. Был в Питере. Риск, прямо скажем, немалый. И учтите, из-за вас. Прошу, читайте… Кукольников протянул Алексею сложенный вчетверо тетрадный листок.
Алексей, волнуясь, развернул его, и едва не задохнулся от волнения: мамин почерк!
– Читайте, читайте… – многозначительно сказал Кукольников. Он закурил и развалился в кресле.
«Сыночек, Алешенька, здравствуй, мой ясноглазый! Я уже и надежду потеряла увидеть тебя когда-нибудь. Все глаза выплакала, когда получила извещение, что ты пропал без вести. Боже, как я обрадовалась, когда мне показали твою фотографию! Только почему ты такой худой? Где ты сейчас?
Твой товарищ, который принес от тебя весточку, сказал, что это военная тайна. Я понимаю, время такое. Главное, ты жив. Алешенька, почему ты не написал мне хотя бы несколько строчек? В следующий раз напиши обязательно. Я очень, очень жду. Как я по тебе соскучилась! У меня сейчас со здоровьем неважно, но это ничего, теперь я обязательно поправлюсь. Тетя Анфиса умерла, наш дом разбомбили, я живу у Вавиловых. С продуктами стало лучше, а дров уже не нужно, весна. Вот такие у меня новости. Целую тебя, мой любимый, жду писем. Жду тебя живым и здоровым. Возвращайся поскорее. Твоя мама».
Тугой ком застрял в горле, и слезная поволока затуманила глаза. Алексей отошел в угол комнаты и долго стоял неподвижно, стараясь унять волнение.
– Зачем все это? – наконец глухо спросил он у Кукольникова.
– Вы не рады?
– Какое это имеет значение?
– Алексей Владимирович, неужели вы даже не поблагодарите меня за все мои заботы о вас? Чтобы доставить вам это письмо, человек рисковал жизнью.
– Что вы от меня хотите?
– Вот это другой разговор. Ничего особенного. Вы, насколько мне известно, в совершенстве владеете немецким и английским языками. Не так ли?
– Так.
– Это как раз то, что в данный момент меня больше всего интересует. Я предлагаю вам работать в качестве переводчика-аналитика. Будете переводить статьи из английских и американских газет, а также (не скрою) некоторые другие материалы – конфиденциального характера. Естественно, вы будете на полном довольствии. Плюс приличный оклад. Кстати, не в рейхсмарках, а в английских фунтах. Итак, вы согласны?
– Нет!
– Вы хорошо подумали?
В голосе Кукольникова прозвучала неприкрытая ирония.
– Да!
– Тогда я вам кое-что расскажу…
Кукольников встал. Его лицо вдруг стало угловатым и жестким. А в коричневых глазах вспыхнули опасные искры.
– Но сначала мы еще раз вернемся к нашим баранам. Я повторюсь: вы мне нужны, – сказал он неприятным скрипучим голосом. – А я не привык отступать.
– И все-таки я вас разочарую. Я не буду работать на немцев.
– А вас не пугают последствия вашего отказа?
– Вы отправите меня обратно в концлагерь? Голос Алексея помимо его воли дрогнул.
– Надеюсь, для такого героя, как вы, это мелочи, – с издевкой сказал Кукольников и ухмыльнулся. – Насколько я понимаю, вам не важно, где и как умереть: на поле боя с оружием в руках, защищая Россию от большевистской заразы, или сгореть в печи крематория, как скотина, заболевшая сибирской язвой. Алексей крепко стиснул зубы и промолчал. Пусть изгаляется, сволочь, подумал он с ненавистью. Чему быть, того не миновать.
– Но позвольте объяснить вам одну тонкость, – продолжал говорить Кукольников вкрадчивым голосом. – Предположим, смерти вы и впрямь не боитесь. По крайней мере, не испытываете перед вечностью робости и панического страха. Что ж, это мне знакомо. Был у меня случай с одним человеком… давно… Лицо Кукольникова неожиданно покривил нервный тик, а в глазах полыхнула злоба. Заметив удивленный взгляд Алексея, он нахмурился, но тут же надел на лицо маску невозмутимости.
– Но про то ладно… как-нибудь потом, – сказал Кукольников наигранно беспечным голосом. – А что касается серых равнин, то все мы там будем, – раньше или позже. Не так ли? Малахов встретил его змеиный взгляд с каменным выражением на лице. В этот миг он прощался с жизнью. Алексей был уверен, что с этой виллы, скорее всего, принадлежащей абверу или гестапо, он никогда и ни при каких условиях не выйдет живым.