Особенно,... 
50 
Финикийские корабли бороздили все известные древним моря. Первыми после критян они вышли за Гибралтар в Атлантику. Проникли в Индийский океан, освоили Красное море, сумев договориться с арабами о сосуществовании на торговых дорогах в Индию, Бахрейн, Цейлон.
Фараоны Египта пристально следили за красноморскими делами. Они всеми мерами стремились удержать в своих руках торговлю с легендарным Пунтом, дорогу к берегам которого проложила царица Хатшепсут еще в те времена, когда предки финикиян доили коров и пасли овец. Финикияне, обосновавшиеся на юге Аравии и захватившие торговлю Египта с Аденом, пытались сокрушить египетскую навигацию в Красном море. Нехо II посылал военный флот с карательными целями против финикиян и против арабов, их компаньонов. Торговая война закончилась поражением семитов — арабов и финикиян. Пункт остался монополией фараонов, но не более. Египет так и не смог захватить торговлю с Аденом, этим крупнейшим транзитным пунктом древних торговых путей. Индия тем более осталась недосягаемой для египетского купца.
Потерпев поражение в азиатских войнах, Нехо рьяно взялся за внутренние дела. Расширение торговли с Пунтом — вот что, по мнению Петосириса и прочих вельможных советников, способно было заменить Аден с его индийскими товарами. Может, Ливия прячет за своими рифами и манграми земли побогаче Пунта и Малабара? Как знать, во всяком случае фараон пожелал иметь такие земли. Кто же будет искать их? Конечно финикияне, славящиеся своей неприхотливостью в дальних походах и пронырливостью прирожденных торгашей. Тем более на службе фараона — целый финикийский военный флот.
Так история еще раз улыбнулась финикийскому купцу-мореходу, ибо Великое Плавание вокруг Африки — улыбка судьбы. Сами финикияне никогда бы не додумались до столь фантастического предприятия. Они были слишком деловыми людьми, чтобы не видеть всю сомнительность задуманного при небывалом риске к тому же. Финикияне никогда и нигде не плавали ради открытий или романтики странствий. Всюду их таскала за собой необходимость, в их паруса дул ветер коммерции или войн, которые для них также являлись сферой коммерции.
Итак, история благословила их на подвиг, которому долгое время отказывались верить даже самые просвещенные умы человечества.
ГЛАВА 31
Левкос-Лимен
Блеклое, прозрачно-бирюзовое море. Глиняный город. Зной. Пыль.
В тени глинобитных стен — куры с раскрытыми клювами. Ни дерева, ни кустика. Сплошной массив серых плоских крыш, подбирающихся к самому морю. И над всем — неумолимое, истязающее солнце. Всюду солнце, его лучи зарылись в песок и жарят ноги жителям Левкоса-Лимена, сквозь стены наполняют неприхотливые жилища сонной духотой, пронизывают морскую толщу, теряясь в коралловых джунглях.
Ни звука во всем городе, все живое оцепенело, взирая на мир летаргическими глазами. Даже упорный ветер пустыни хамсин, как ни удивительно, затих на день-два, будто сраженный солнечным зноем.
Но вот затявкала где-то собачонка, заплакал малыш — первые предвестники вечернего оживления. На постоялом дворе проснулся какой-то матрос и огрел вселенную бранью. Появились рабы-водоносы, поливальщики улиц и кухонные слуги с охапками кизяка для ночных пиршественных очагов.
На постоялом дворе послышались громкие возбужденные голоса:
— Да перенесут мне боги глаза на затылок, если вру! — Морской бродяга с массивной серьгой в ухе и глубоким шрамом через лицо медленно наливался гневом. — Сам видел! Когда Астарт поднял меч на Верховного жреца Тира, небо вдруг треснуло пополам, ударила молния, и парень превратился в мышь!
— Держи глаза, они уже на затылке. — Астарт лежал на кошме в самом углу обширной трапезной, заложив руки за голову.
Матрос со шрамом затравленно оглянулся, еще никто не сомневался в правдивости волнующей истории про мышь. Для пущей важности он разбил кувшин.
— Ты, уважаемый ударься лучше головой, — посоветовал Ахтой совершенно искренне. Шум всегда раздражал мудреца, а пустая болтовня лишала его философской выдержки.
Матрос задохнулся от гнева и удивления и разразился столь виртуозной бранью, которую могла породить только глотка финикийского морского волка. Разве можно смолчать, когда финикийца оскорбляет какой-то египтянишка, притом жалкий и тощий, как цыпленок. Можно было бы стерпеть — куда ни шло, — если бы не поверил в его слова кто-нибудь другой, ну хотя бы тот босяк, что валяется в углу — сразу видно: хананей до кончиков пальцев, правда обросший, словно мемфисский жулик. Но спустить египтянину?..
50 
