Танцовщица покинула такси возле пятиэтажной "хрущевки" и, дробно стуча каблучками, поторопилась скрыться в подъезде. От хмельной заморочки я тоже отпустил своего извозчика, а когда он уехал, до меня вдруг дошла элементарная мысль, все это время вяло ворочающаяся в желудке вместе с лангустом и жареным рябчиком – какого хрена мне здесь нужно!? Ну узнал адрес Эллы – что с того? Или ты ожидал, что Храпов выйдет ее встречать? Нет, Сильвер, ты и впрямь осел…
Ругаясь последними словами, я все-таки заприметил как слегка осветилось кухонное окно на втором этаже; похоже, Элла зашла в туалет. От нечего делать я поднялся по лестничному маршу к двери ее квартиры, потыкался возле нее, словно слепой новорожденный щенок, и с тем и свалил, от злости готовый разорвать сам себя на части.
На улице царила глухая темень, в частном секторе сонно и нехотя лаяли псы, а где-то неподалеку пьяные голоса вразнобой орали общеизвестную народную песню про мороз.
Впрочем, после самопальной подпольной водки русскому человеку до лампочки даже Северный полюс в самую лютую зиму. А иную в Парковом не употребляли – доходы не позволяли.
Я уже хотел было поворачивать оглобли и искать какой-нибудь транспорт, чтобы вернуться в лоно цивилизации, но упрямый бес, заведенный еще в "Дарвине" ледяным "Абсолютом", вцепился в меня мертвой хваткой и подталкивал на свершение очередных глупостей. Я сдался ему не без борьбы и пошел вокруг дома. Позади "хрущевки" были разбиты крохотные огородики и росли уже заматеревшие деревья, посаженные сразу после окончания строительства. Окна квартиры, где жила танцовщица, оказались занавешены непрозрачными шторами, но достаточно небрежно и в широкую щель мне были видны какие-то мелькания.
И я поступил, как в глубокой юности, когда у меня проснулся интерес к запретному плоду и я какое-то время подсматривал за раздевающимися девчонками – ухватился за ветки и мигом взобрался на дерево, толстые ветки которого тянулись к интересующему меня окну.
Картина, увиденная мною через неплотно закрытые шторы, сразила меня наповал: в крохотном зальчике, обставленном старой мебелью, выясняли отношения Элла и Храпов!
Она что-то горячо доказывала, а "передовой" бригадир наступал на нее с угрожающим видом. Черт возьми, что он делает!? Ах, скотина… Храпов ударил Эллу коротко, почти без замаха, и девушка отлетела к стене как пушинка. Но вместо того, чтобы удариться в плач /что вполне естественно в такой ситуации/, девушка схватила с полки бронзовую статуэтку и врезала ею Храпова чисто по мужски, от всей души и в нужное место – по кумполу.
Мать твою!.. Мне даже через двойные рамы послышался хруст дробящихся костей, и обильно хлынувшая из раны кровь вмиг залила светлую футболку горе-ухажора. Храпов какой-то миг постоял, будто раздумывая – падать или нет, а затем, подкатив глаза под лоб, завалился навзничь. И тут я увидел как Элла с исказившимся от ненависти лицом взмахнула рукой с зажатой в ней статуэткой еще раз – так сказать, примочила вдогонку.
Братцы, что же это такое творится!? На моих глазах кончают главное звено цепи, уцепившись за которую я намеревался вытащить вместе с похищенной Кристиной сто тысяч баксов. Моя яхта шла ко дну в замызганной "хрущобе"! А ее капитан висел на дереве как гнилая груша и созерцал последние конвульсии своей "голубой" мечты.
Ни фига! Быть или не быть – это уже не вопрос, а диагноз. Прочь сомнения и колебания, пора приниматься за дело. Вперед!
Я поднялся по дереву чуть выше и прыгнул на балкон зловещей квартирки как кот – бесшумно и опустившись на все четыре кости. Дверь оказалась заперта, но меня это не смутило – в балконном окне была открыта форточка. Я прислушался – из квартиры не доносилось ни звука. Похоже, Элла ушла в другую комнату, а бедный Храпов пребывал в сумеречном состоянии.
Открыть окно оказалось проще простого – руки у меня длинные, куда хочешь достанут. Я осторожно раздвинул шторы и осмотрелся. Да, в зале никого не было. Если не считать Храпова, не подающего признаков жизни. Перекинув ногу через подоконник, я наконец очутился в жилище, как я предполагал, зазнобы Левы Бермана. В квартире царила поразительно мертвая тишина, и даже тиканье моих наручных часов звучало словно бой кремлевских курантов. Конечно же, это было не так – шалили нервы, но в такие моменты человек не задумывается над обоснованием своих ощущений. Он только констатирует факты и действует, запрограммированный тысячелетним опытом предыдущих поколений.