Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
66 
– Да, орел, – сказал Глеб.
Затем парнишка указал на автомат, лежащий на коленях Глеба, и сделал движение, показывая, что он хочет выстрелить из автомата Глеба по птице.
Прапорщик из-под Минска взглянул на своего командира.
– Капитан, может, дать пареньку выстрелить?
– Ты что, не понимаешь, что в эту птицу попасть невозможно? – сказал Глеб своему прапорщику.
– Да пусть попробует, пусть пульнет.
– Ну, если хочешь, дай ему свой автомат. Прапорщик отщелкнул рожок, оставив патрон в патроннике, подал автомат мальчику. Тот взял своими худыми руками тяжелый автомат, присел на одно колено и стал следить за птицей, тщательно прицеливаясь. Глеб с интересом наблюдал за парнишкой. Лицо маленького афганца стало жестким, словно высеченным из камня, грязный палец поглаживал спусковой крючок. И когда орел, делая очередной круг, завис над селением, прогремел выстрел. Пуля ушла в безжизненно-синее небо.
Прапорщик взял автомат, присоединил рожок и положил оружие рядом с собой.
Произошло невероятное: птица, до этого продолжавшая парить, вдруг остановилась и начала падать. Орел упал в шагах двенадцати от навеса. Парнишка побежал к птице, которая била огромными крыльями о землю, схватил ее за крыло и поволок по площади, оставляя на земле кровавый след.
– Командир, мы их никогда не победим, – сказал прапорщик.
Глеб тогда ничего не ответил. Но и у него появилась такая же мысль.
– Мы просто, командир, потеряем здесь много людей. Много хороших парней улетят отсюда в цинковых ящиках, много кого не дождутся родители и жены.
– Хватит бессмысленных разговоров, прапорщик, – одернул своего подчиненного Глеб Сиверов.
Прапорщик смолк, взял флягу и принялся жадно пить теплую воду.
Через неделю или полторы прапорщик из-под Минска погиб, и Глеб сам хоронил его.
Прапорщика звали Алесь Сивко, вернее, звали его Шура, а сам он любил называть себя Алесем…
Обо всем этом Глеб думал, стоя на многолюдном шумном Арбате, он потерялся, растворился в этой суете, толчее, среди пестрых афиш, картин, орденов, матрешек – всего того, чем жил и торговал Арбат.
Придя к себе в мастерскую, Глеб вытащил из кармана листок, переданный ему Соловьевым, достал карту, хранящуюся у него в деревянном ящике, и принялся тщательно изучать московский и подмосковные адреса. У него была поразительная память на карты. Стоило ему внимательно посмотреть на карту, внимательно проследить маршрут, как в его памяти четко запечатлевалось то, что он видел. И, глядя на карту, Глеб легко мог представить себе то, что скрывается за обозначениями, мог представить без труда дерево, одиноко стоящее в поле, мог представить узкую тропинку, идущую рядом со старым заброшенным кладбищем. Эта удивительная способность памяти много раз выручала Глеба еще там, в Афгане.
Выручала она его и в других случаях.
Затем Глеб извлек из конверта, в котором хранилась старая-престарая пластинка, один фотоснимок. На нем были трое парней в камуфляжной форме и с оружием. Глеб смотрел на этот снимок, в центре он видел себя, сидящего под большим серым камнем, а рядом с ним стояли Сергей Соловьев и Альберт.
«Как давно это было…» – подумал Глеб.
Ровно в шесть вечера Сергей Соловьев позвонил в такую знакомую ему обитую коричневым дермантином дверь с номером 17. Долгое время в квартире царила тишина. Затем дверь открылась.
– Здравствуй, Наташа, – сказал Соловьев, и по щекам женщины сразу же побежали слезы.
– Проходи, Сережа, – женщина отошла в сторону. Сергей вошел в квартиру. Он увидел большой портрет Альберта, стоящий на книжном шкафу. Наташа перехватила его взгляд, и тут же в ее руках появился влажный носовой платок.
– Сергей, я не могу в это поверить. Я никак не могу прийти в себя. Я не верю. Мне кажется, он жив.
– Нет, Наташа, – сказал Соловьев, обнял женщину за хрупкие плечи, прижал к своей груди.
Жена Альберта разрыдалась.
Сергей усадил ее в кресло, подал воды. Понемногу она успокоилась.
– Как жить? Я не знаю, Сергей, не знаю. Я не могу поверить в то, что произошло, – шептала Наташа. – Понимаешь, пока мы были вместе, я даже не думала о том, какой Альберт внимательный, какой добрый. Мне казалось, что так и должно быть. А сейчас, когда его нет, у меня в душе такой холод, такая пустота, что, наверное, ничто и никогда ее не заполнит.
– Успокойся, Наташа, – тихо сказал Сергей, – Альберта уже не вернешь, а тебе надо как-то жить.
66 
