Особенно,... 
75 
Праздник был безнадежно испорчен. Все старательно делали вид, что веселятся, и даже чертов старый мухомор, сделавший себе имя на детских стишках в ту пору, когда о таких вещах, как конкуренция и конъюнктура, никто и слыхом не слыхивал, опять играл сам с собой в шашки. Тоже мне, борец за правду, хлопальщик в ладоши… Небось, в свое время за такие слова накатал бы на этого Забродова такую телегу, что тот потом лет двадцать рассуждал бы о литературе перед белыми медведями. А сам бы в это время сидел в пяти-комнатной квартире и вместе с другими верноподданными писаками сочинял сказки для дураков: надо, мол, сеять разумное, доброе и вечное, а ужин отдай… ну, кому-нибудь.
А также завтрак и обед. За идею ведь ничего не жалко…
Пехота, подумал он, стараясь не замечать косых осторожных взглядов, которые, как раскаленные стрелы, вонзались в него со всех сторон, терзая остатки самолюбия. Драная, битая-перебитая пехота, которая прет вперед, не считая потерь. Отряд не заметил потери бойца…
Кто под красным знаменем раненый идет? Кто, кто…
Конь в пальто.
Главное, подумал он, что я ни капельки не врал, когда писал про эту самую пехоту. Не врал, а искренне заблуждался. Запудрили мне мозги старые грибы… Или не заблуждался все-таки? Если оставить в стороне революционную романтику и красные знамена, которыми я, кстати, никогда особенно и не размахивал, что останется? Да не так уж и мало, это даже Забродов признает. Я тогда честный был, по пятьсот страниц в месяц на-гора не выдавал. Писал, старался, мечтал войти в анналы, как Лев Николаевич или хотя бы как Алексей Николаевич, что тоже неплохо. Так ведь хорошо было Льву Николаевичу писать честно, когда он родился графом и с голоду бы все равно не помер. А вот Алексей Николаевич уже прогибался, да еще как!
Давай-ка не будем про Алексея Николаевича, сказал он себе, а вслух через силу поддерживал разговор с экзальтированной особой, пытавшейся выглядеть на двадцать лет моложе настоящего возраста. На Алексее Николаевиче свет клином не сошелся, так же, как и на Алексее Максимовиче. Был ведь еще и Михаил Афанасьевич, да и не он один. Да и к чему тревожить мертвых, посмотри вокруг! Сколько нашего брата целыми днями мыкается по редакциям, перебивается с хлеба на воду, а ночами лепит нетленку, которую, вполне возможно, никто и никогда не напечатает, потому что прибыли от нее никакой, одни убытки. Прибыль от нее будет, но будет нескоро, а кому это надо — ждать сто лет? Да хотя бы и десять.
Он снова огляделся и стиснул зубы, борясь с охватившим его омерзением. Вот тебе расплата за все, подумал он. Вот эти люди — твоя компания. Отныне и присно, так сказать. Плесень, шушера, денежные мешки, шоумены хреновы… Сам виноват. Струсил в свое время, не отважился рискнуть… А мог бы. Мог бы греметь на весь мир и оставаться при этом сравнительно честным.
Как Аксенов, как этот алкаш Довлатов… Чем я хуже?
Теперь, конечно, всем. А тогда? И тогда был хуже, сказал он себе. Потому что не рискнул, струсил, а вот они рискнули, и теперь на коне и плевать на нас на всех хотели. Лимонов, слава богу, хоть перестал учить нас как жить. Гуру заокеанский…
А Забродов прав. Не зря меня с души воротило, когда я стряпал эти «Локальные войны». Как чувствовал.
Скотина, подумал он о своем давнем приятеле, который с некоторых пор занимал видный пост в издательстве «Вест». Подбил меня на это дерьмо, а сам в кусты… Успех гарантирован, видите ли… Нет, в денежном выражении успех, несомненно, будет, а вот в остальном… В остальном ощущение такое, словно дерьма наелся, честно признался он себе. И поделом. Взял и сразу же нарвался на знающего человека.
Интересно, подумал Старков, а откуда он взялся, такой грамотный? Ему вдруг стало невыносимо стыдно. Одно дело, когда сочиняешь за большие деньги безответственную чепуху про каких-то абстрактных спецназовцев, и совсем другое, когда вполне конкретный, живой, осязаемый и вдобавок, судя по всему, сильно разозленный спецназовец во всеуслышание объявляет, что ты просто зарвавшийся и завравшийся невежда. А в том, что Забродов имел самое непосредственное отношение к спецназу, Старков уже не сомневался. И ведь самое страшное, подумал он, самое позорное, что Забродов этот — не солдафон, не тупой нажиматель на курок, а человек явно образованный и начитанный. С простым костоломом я бы управился играючи, в два-три слова, а этот просто взял меня за загривок и натыкал мордой в дерьмо, как помойного кота. А я, кретин, еще драться полез… Вот получил бы по тыкве, знал бы тогда, что такое тактика спецназа, документалист недоделанный…
75 
