40 
Правда, на этот раз они поговорили более любезно и без кулаков.
У отставного капитана, или бомжа по кличке Чума, было полбутылки какой-то бурды. Они с Сироткой все это выпили и пришли к консенсусу, что двоим прокормиться легче. Если Сиротка был в общем-то человеком спокойным и не скандальным, то отставной капитан был весь из нервов. Его рот почти не закрывался, извергая бесконечные потоки отборной матершины. Поначалу интеллигентного Ипполита Андреевича это шокировало, но потом он привык и уже не обращал внимания на грязную ругань своего приятеля по несчастью…
Чума зашевелился. Поломанный диван, выброшенный кем-то из жителей на чердак, затрещал. Казалось, он вот-вот развалится. Чума поднялся кряхтя, сбросил с себя газету и какую-то рвань. Он стоял в своем плаще и глядел в грязное чердачное окно на просыпающийся город.
– Эй, Сиротка, дай огонька.
– Ты осторожно с огоньком, – сказал Ипполит Андреевич, подавая полупустой коробок.
Чума трясущимися пальцами извлек спичку, но она сломалась. Вторая спичка тоже не загорелась.
– Где они у тебя лежали? Мокрые.
– Ничего не мокрые. Они лежали у меня на груди.
– Может, ты блеванул на них, Сиротка? – судорожно кашляя, проговорил Чума.
– Заткнись, – обрезал его Сиротка.
Наконец, спичка загорелась, Чума прикурил папиросу и жадно затянулся.
От первой же затяжки он зашелся кашлем.
– Жрать хочется, – наконец то прокашлявшись, сказал бомж, не глядя на Сиротку.
– Ну так сходи, найди что-нибудь, – ответил Сиротка.
– Я вчера принес.
– Это было вчера, а сегодня тоже надо жрать.
– Пошли вместе, – сказал Чума, застегивая одну-единственную пуговицу на своем грязном плаще.
– Нет, я не пойду, – сказал Сиротка, – там дождь, холод. Лучше пересидеть здесь, хоть не капает.
– Пожрать было бы хорошо.
Чума протер ладонью пыльное стекло и поморщился. Его рука попала в голубиный помет.
– Чертовы птицы! Чтоб они все подохли!
– Ну, ладно тебе.
– Что ладно? – выходя из себя, кашляя и извергая потоки мата, закричал Чума. – Ты вечно косишь. Как жрать – так первый, а как идти за едой – так не хочешь.
– Ладно, не кричи, – сказал Сиротка, – схожу. Вот только дождь перестанет.
– Иди сейчас, пока во дворе никого нет. Чума смотрел в пустынный двор, где поблескивали под дождем машины.
– Ой, что б ты сдох, – тяжело вздохнул Сиротка и опустился на свой скрипучий матрас.
– Ты тут не устраивайся. Нечего лежать, надо добывать пищу. Иди.
Чума подошел и толкнул Сиротку ногой в спину. Тот упал.
– Ну, зачем драться, Игорь Всеволодович? Я и так согласен, – подняв обе руки, сказал Сиротка и, порывшись в куче хлама, нашел дерматиновую сумку, закинул ее на плечо и направился к выходу.
– Только осторожнее, – бросил вслед Чума и закашлялся.
– А ты не кашляй, а то придут жильцы, и тогда мы лишимся такого убежища.
– Какое к черту убежище! Здесь холодно, как в морге!
– А ты что, был когда-нибудь в морге? – поинтересовался Сиротка.
– Конечно, был. И не один раз. Знаешь, сколько солдат стреляется в армии, травится, вешается? Их же всех везут в морг, а потом я ездил забирать их оттуда. Ну и вонища же там! Как вспомню, так рвать тянет.
– Не порти аппетит, – ласково сказал Сиротка, и Чума услышал, как заскрипел чердачный люк.
«Может, что-нибудь и принесет. Тогда пожрем». Все интересы этих двух выброшенных из жизни людей сводились к одному – найти пищу и выпивку. Они воровали, побирались, рылись в мусорках, и с этого жили. Они уже забыли о том, что можно по утрам принимать душ, пить кофе, читать газеты, а затем спешить на работу, ехать в троллейбусе, автобусе, даже на такси. Все это было в прошлой жизни, так далеко, что ни Чума, ни Сиротка не верили, что это было на самом деле.
Чума сел на свой диван, нашел кусок брезента, натянул его на плечи. Его знобило, от табака драло в горле. Чувствовал он себя отвратительно.
Но точно так же чувствовал себя Чума каждый день. И этот день не был исключением. Отставной капитан привык к такому состоянию и не обращал на него внимания. Когда-то у него была квартира здесь же, в Москве, двухкомнатная, в кирпичном доме. Были жена и сын, была и дача в шестидесяти километрах от Москвы, если ехать с Павелецкого вокзала. Дачу Чума спалил после того, как развелся с женой. А затем скрылся.
Время от времени он приходил к своему дому, смотрел на окна своей квартиры. Иногда видел на балконе жену, видел сына с гантелями. Но эти картинки не радовали Чуму. Он ненавидел жену, ненавидел сына и считал их виновниками всех своих злоключений и несчастий. Именно из-за жены он был вынужден воровать, на воровстве попался, и его выгнали из армии. В отличие от Сиротки, Чума не стал искать правду, понимая, что она будет не на его стороне. А на работу он никогда не мог устроиться. Да и кому нужен офицер, который ничего не умеет делать, кроме как грязно ругаться и драться, кричать, приказывать. В общем, он оказался выброшенным из жизни, и в свои сорок пять Чума выглядел на все семьдесят. Небритый, грязный, опустившийся тип. От него шарахались на улице, боясь ненароком прикоснуться. И не удивительно: от этого бомжа по кличке Чума исходило зловоние, ведь он месяцами не мылся.
40 
