41 
Поэтому нет ничего удивительного, что Зимин пулей примчался в офис Адреналина, как только узнал, что этого мерзавца выпустили из кутузки. Он всю дорогу пытался придумать речь – выдержанную, культурную, без крика и брани, но такую, чтобы даже этот отморозок наконец понял, какое он, в сущности, подлое дерьмо. Однако в голове все время крутилась самая что ни на есть нецензурная брань, и в офис к Адреналину Зимин прибыл, находясь уже в последнем градусе бешенства.
То есть это он так думал, что в последнем. В тот день ему предстояло узнать много нового о себе и окружающем мире, и одним из его открытий было то, что самого последнего градуса у бешенства не бывает.
Это самое первое свое открытие он сделал, когда, вихрем ворвавшись в приемную Адреналина, обнаружил, что секретарши на месте нет, дверь кабинета заперта, а из-за нее доносятся хриплые женские стоны самого интимного свойства. Зимин покосился на пустое кресло секретарши, вполголоса отпустил крепкое словцо и решил немного подождать – в конце концов, это не могло продолжаться долго. Прошло десять минут, потом двадцать, потом полчаса, а стоны за дверью не только не стихали, но, напротив, становились все громче и утробнее, пока не превратились сначала в крики, потом в вопли и, наконец, чуть ли не в визг, непрерывный и пронзительный. Терпеть подобное издевательство у Зимина просто не осталось никаких сил, поэтому он пулей сорвался с кресла, подскочил к двери кабинета и с ходу забарабанил в нее кулаком.
Он успел слегка запыхаться, когда из-за двери сквозь непрерывный бабий крик раздался задыхающийся голос Адреналина:
– Пошел в жопу, дурак! Я занят!
Это было чересчур. Зимин повернулся к двери спиной и трижды изо всех сил саданул по ней каблуком. В ответ в дверь что-то тяжело и глухо ударилось изнутри – похоже, стул. Зимин снова забарабанил по двери каблуком и, срывая голос, заорал:
– Алексей, открой немедленно! Это я, Зимин!
Вопли и стоны за дверью сразу пошли на убыль и наконец смолкли. Через минуту, которая показалась Зимину вечностью, замок щелкнул, дверь приоткрылась, и из нее боком выскользнула секретарша. При виде ее у Зимина отвисла челюсть. Это было еще то зрелище! Растрепанная, красная как рак, потная, задыхающаяся, со странно косящими и опасно вытаращенными, почему-то жутко удивленными глазами, в размазанной до самых глаз помаде и с потекшей тушью, двигалась она как-то очень неловко. Зимин даже не понял, в чем дело, а когда понял, схватился за голову: девчонка просто не могла держать ноги вместе и шла враскорячку, как, пропади она пропадом, корова после случки. Жакет у нее был застегнут сикось-накось, через две пуговицы на третью, и из выреза криво и очень откровенно свешивался беленький кружевной лифчик – весь целиком, за исключением единственной бретельки, на которой он и держался.
– Здрасс, Семехалч, – заплетающимся языком пролепетало видение и бочком скользнуло мимо Зимина. На пороге видение задержалось и оглянулось назад, и Зимину показалось, что в глазах секретарши мелькнуло жгучее сожаление и еще что-то, чему не было названия, – что-то темное, звериное, дикое.
Отвечать на приветствие Зимин не стал: девчонке в ее теперешнем состоянии было все равно, а уж ему-то и подавно. Он толкнул дверь и вошел в кабинет.
В кабинете царил полный разгром и воняло борделем. Возле двери, прямо под ногами, валялся сломанный стул – очевидно, тот самый, которым Адреналин запустил в дверь. Весь ковер вокруг письменного стола был усеян разбросанными в полном беспорядке бумагами, а поверх бумаг на боку лежал страшно дорогой жидкокристаллический монитор Адреналинова компьютера. Там же, в полуметре от монитора, валялась перевернутая бутылка "Джонни Уокера", содержимое которой щедро пропитало бумаги и ковер под ними. Если бы не весьма откровенный запашок, который остается после продолжительного секса, можно было бы подумать, что в кабинете дрались. Адреналиново кресло пустовало, если не считать свисавших с его высокой спинки кружевных дамских трусиков, и широкий Адреналинов стол был пуст и вдобавок густо и обильно забрызган беловатой слизистой дрянью, а на самом краешке этого пустого загаженного стола сидел, гнусно ухмыляясь и дымя сигаретой, хозяин кабинета.
Пиджака на нем не было, галстука не было тоже, рубашка выглядела так, словно Адреналин не снимал ее ни днем, ни ночью в течение, по крайней мере, двух недель, да и брюки недалеко от нее ушли. Адреналин был небрит, грязен и, кажется, очень доволен собой.
41 
