74 
– Мишель, – позвал он, не открывая глаз, – у тебя нет запасной пушки?
– Нету, – сказал Тыква, выходя из ванной. – Ну, я готов. А зачем тебе пушка?
– Стрелять, – по-прежнему сидя с закрытыми глазами, ответил Виктор.
– А твоя где?
– Где-где.., в борозде.
«Вальтер» он отдал Борису, велев без предупреждения стрелять во всякого, кто станет ломиться в дверь.
– Ножик тебе дать? – спросил Тыква.
– Ножик? Ну давай ножик.
Дынников прошел на кухню, долго гремел там какими-то кастрюлями и наконец вернулся с длинным и острым, как игла, самодельным ножом. Рукоятка была сделана из темного рога и удобно ложилась в ладонь. Активист с усилием открыл глаза, осмотрел нож и долго возился, пристраивая его под курткой так, чтобы он и не выпирал, и не кололся.
Они вышли из квартиры. Тыква запер дверь на два оборота и первым стал спускаться по лестнице, придерживая под курткой обрез. Карманы куртки заметно отвисали, оттянутые книзу полутора десятками заряженных крупной картечью патронов. Активист, борясь с апатией, спускался следом, думая о том, где им искать Телескопа.
– Этот говноед любит сидеть в «Семейном вечере», – словно подслушав его мысли, сообщил Тыква.
– Надо быть полным кретином, чтобы после всего, что он наворотил, сидеть там, где его часто видели, – сказал Активист.
– А что ты предлагаешь?
– Да ничего я не предлагаю, разве что пойти и застрелиться. Шучу, шучу… Поехали в «Семейный вечер». Ну и название, мать его…
– Ага, – буркнул Тыква, – название – полный отпад.
Кафе «Семейный вечер» располагалось недалеко от центра, в полуподвальном помещении, которому неизвестный декоратор постарался придать более или менее жилой, уютный вид. Кафе было открыто в незапамятные времена действительно семейной четой, радостно подавшейся в кооператоры и попытавшейся сколотить капитал на общественном питании. Место было бойкое, кормили здесь вкусно и недорого, дела кооперативной семьи пошли в гору, и, как водится, очень скоро на сцене появился один из тогдашних, ныне уже позабытых, выбитых, севших или ушедших в большую политику авторитетов со своей бригадой. Кафе, из которого эти подонки ведрами пили кровь, стало стремительно хиреть и чахнуть, и в конце концов как-то незаметно сменило хозяев и, если можно так выразиться, ориентацию. Название осталось прежним, но семейные пары теперь захаживали сюда разве что по ошибке, введенные в заблуждение сулившей уют и сытный ужин вывеской. Кормить здесь почти перестали, зато поили до упаду, а в задней комнате можно было перекинуться в картишки и переговорить с покладистой девочкой о расценках, тарифах, видах услуг и прочих интересных вещах.
Толкнув массивную, обшитую понизу потускневшей латунью темную дубовую дверь. Активист первым оказался на лестнице. Обитый мореными под черное дерево панелями сводчатый проход круто спускался вниз. Его освещали красноватые отсветы неярких, сработанных под свечи светильников, укрепленных на стене по левую руку. На верхней площадке топтался вышибала, немного знакомый Виктору, который в самом начале своей уголовной карьеры частенько захаживал сюда, чтобы спустить часть добычи и пообщаться с себе подобными. Именно здесь он познакомился и сошелся с Телескопом.
– Привет, Колюня, – сказал он вышибале. – Эдик здесь?
– Здорово, – ответил вышибала. – Это который Эдик – Телескоп, что ли? Так его уже дня три не видно. Он мне, хмырюга, двадцатку должен еще с прошлого месяца.
– Ясно, – Активист вздохнул. – А где он может быть, не знаешь?
– А леший его знает, – пожал плечами Колюня. – У Стасика спросите. А что, сильно нужен?
– Очень сильно, – сказал Активист. – Мишель вот забеременел и хочет узнать, что по этому поводу думает счастливый отец.
Вышибала заржал и посторонился, давая плечистому Тыкве пройти вслед за уже начавшим спускаться в полуподвал Активистом.
В забегаловке было сине от слоистого табачного дыма и пестро от вспышек цветомузыки, моргавшей в такт доносившимся из скрытых динамиков задушевным хрипам какого-то криминально-попсового «братана». Над столиками вполнакала тлели засиженные мухами бра, звенело стекло и гудели голоса завсегдатаев. На отведенном для танцев круглом пятачке медленно и томно выламывались две обкурившиеся девки в микроскопических юбчонках и блестящих клеенчатых курточках с опушкой из искусственного меха. Разница между ними заключалась лишь в том, что у одной курточка была ярко-красная с оранжевым мехом, а у другой – темно-синяя с зеленой опушкой. На девок никто не смотрел, да они в этом, похоже, и не нуждались – им было хорошо и так.
74 
