87 
– Десять километров вверх по течению и мы у цели, – как ребенок, радовался Бурлаков.
Лед еще сохранился у самых берегов, и Гриша следил за тем, чтобы не распороть обшивку катера об острые края.
– В этих местах ждать помощи, если у тебя нет рации, можно не одну неделю.
– О плохом не думай.
Подберезский не удержался, перегнулся за борт и, зачерпнув воду пригоршней, принялся жадно пить. А затем радостно воскликнул, заметив в глубине тень метнувшейся рыбы:
– Тут тебе не только охота, но и рыбалка классная будет – Все будет, Андрюша, я в плохое место не приведу, выбирал долго.
Солнце уже клонилось к западу, когда из-за поворота реки показалось маленькое бревенчатое строение, примостившееся на выступе скалы.
Вниз, к воде, вела металлическая сварная лестница, ржавая, но с виду крепкая.
Катер с разгону ткнулся носом в песок и замер. Замолк двигатель. На поверхности воды закачались обломки тонких льдинок.
Катер вытащили на берег, надежно привязали к вросшему в скалу дереву, все-таки паводок еще не прошел, и вода могла подняться в любой момент, лишь только начнется оттепель.
– Здесь, что ли, жить будем? – Комбат кивнул на бревенчатое строение с маленьким окошком, забитым фанерой.
– Ты что, Комбат! Это банька, дом выше. Сейчас увидишь.
Нагруженные, мужчины стали подниматься по тропинке.
Глава 16
Стучали колеса на стыках рельсов, гремели вагоны, покачиваясь. Однообразное движение убаюкивало, напоминая покачивание колыбели. Только вместо нянек и заботливых матерей, которые напевают бесхитростные простенькие песенки своим сыновьям, здесь разместились другие люди. Время от времени слышалась грубая брань, из проходов в вагонах лязгали железные дверцы, в зарешеченных окошках появлялись лица солдат, злые и недовольные.
– Ну что, спим? – обращался конвоир к заключенным. – А я сказал – не спать! Захочу, будете стоять всю ночь, пока нас не сменит другой караул, ясно? – кричал в маленькую камеру сержант-конвойник и на его губах появлялась слюна – верный признак раздражительности и бешенства.
– Да что вы, гражданин начальник, мы же мирные, мы спокойные.
– Я сказал не курить!
– Так никто и не курит, – говорил кто-нибудь из заключенных.
– А почему дымом тянет?
– Слушай, гражданин начальник, отвяжись ты от нас.
– Что? – кричал разгневанный сержант.
– Пожалуйста!
– Ты мне не выстебывайся!
Ему оставалось пару месяцев до дембеля, вернее, шестьдесят пять дней, и он был страшно зол на свое начальство за то, что сейчас он не в теплой казарме, а должен тянуться в поезде далеко на восток, в сибирские лагеря, конвоируя этап.
Но все проходит, все имеет свойство кончаться. Уходил сержант, тяжело пыхтя, гремя подкованными железом кирзовыми сапогами и в вагонзаке вновь становилось тихо.
– Козел долбаный! – сказал мрачный небритый зек, который лежал на верхних нарах, зябко поеживаясь от холода. – Ходят, скоты, спать не дают. Ничего, до лагеря доберемся, там поспокойнее, там всех построим. А этот московский конвой – псы цепные, воде! не допросишься, снега зимой не дадут.
– Это точно, Сема, – подтвердил второй зек, матерый рецидивист по кличке Грош. – Эх, тюрьма, тюрьма…
Сейчас Грош ехал, а вернее, его везли мотать четвертый срок. И ехать в тюрьму, оказаться в лагере ему не хотелось. Лишь год побыл на свободе, лишь успел развернуться, глотнуть свежего воздуха, понежиться под теплым солнышком с красивыми телками, и на тебе, опять неволя, опять тюрьма.
Но не столько это мучило матерого уголовника – к тюрьме он привык, лагеря не боялся, там его все знали, там он был в своей среде.
Его угнетало другое: он смог сорвать классный куш, отхватить кучу денег и вот теперь залетел на ерунде, на мордобое. Но квалифицировали этот мордобой, драку, как разбой с применением оружия и еще пришили пару статей. Так что приговор был длинным, страниц на девять, и получил Грош в свои сорок четыре еще десять лет строгого режима.
В общем, если все будет хорошо, если все сложится, выйдет он на свободу уже в годах, в лучшем случае, лет через восемь. Успел спрятать деньги и драгоценности и как «муровцы» ни старались, как ни мучили, ни пытали его, как ни били – ногами, руками, дубинками, головой о стену в камере – он ничего не сказал.
– Задавитесь, не найдете!
– Не таких обламывали.
– Не таких обламывали, а меня не обломаете!
87 
