Потом до них донесся лязг отодвигаемого засова, и створки ворот бесшумно разошлись, открывая заросший мягкой зеленой травой двор и прямую, как стрела, бетонированную подъездную дорожку, которая вела через обширный участок к обманчиво приземистому двухэтажному особняку, сложенному из кирпича вперемежку с дикими валунами и крытому темно-зеленой, под цвет сосновых крон, черепицей. Архитектура особняка была простой, очень функциональной и в то же время радовала глаз.
— Красиво жить не запретишь, — с непонятной интонацией сказал Илларион и, воткнув первую передачу, загнал машину во двор.
Сразу за воротами он остановился, чтобы подождать хозяина, который замешкался, возясь с засовом. Наконец задняя дверца «лендровера» распахнулась, и в салон просунулось знакомое лицо.
— Ущипните меня, — сказало лицо, моргая глазами. Забродов живо обернулся и быстрее, чем кто-нибудь успел среагировать, просунул назад руку и безжалостно ущипнул хозяина дачи за левое плечо. Тот зашипел, схватившись за травмированное место.
— Точно, Забродов, — сказал он. — Все на той же машине и все такой же негодяй. А я думал, что сплю и вижу сон.
— Просыпайся и залезай в машину, — скомандовал Илларион. — Или зови нас в дом… если, конечно, не боишься.
— Чего я должен бояться? — быстро спросил Николай Аверкин, которому принадлежала эта дача.
— Судя по твоему виду, боишься ты многого, — суховато сказал Мещеряков, вмешиваясь в разговор.
— Например, как бы полковник не стибрил у тебя столовое серебро, немедленно разрядил обстановку Илларион. — А еще, не поверишь, он повадился в последнее время на стенках разную похабщину писать. Так что за ним глаз да глаз нужен…
— Вот оно что, — сказал Аверкин, забираясь на заднее сиденье и захлопывая дверцу. — То-то я смотрю, что вас двое. Что, думаю, за притча? Приглашал одного, причем сразу сказал, что разговор будет сугубо конфиденциальный, а явились двое…
Это был прямой выпад. Мещеряков поморщился и открыл рот, но Илларион опередил его.
— Тут вот какое дело, Коля, — доверительно сказал он. — Наш Андрей посоветовался с генералом Федотовым. Тот велел передать тебе привет, а заодно пришить тебя к такой-то матери во избежание огласки. Вот Андрюха и подрядил меня по старой дружбе — чтобы, значит, и дело было сделано, и приятель чуток подзаработал.
Аверкин немного помолчал, качая головой, а потом шумно вздохнул и сказал:
— Все-таки чертовски приятно знать, что на свете есть вещи, которые не меняются.
— Особенно когда убеждаешься в этом раз в десять лет, — язвительно добавил Мещеряков. — А когда каждый день… Тут, знаешь ли, любому консерватору захочется изменений.
Аверкин невольно фыркнул.
— И все же, — сказал он, — я не совсем понимаю, зачем… То есть я рад встрече, но все-таки… как-то…
— Ну что ты мямлишь, разведчик? — проворчал Илларион. — Что «все-таки»? Что — «как-то»? Всю твою секретную биографию я знаю наизусть, она у меня на шкуре записана тем же алфавитом, что и у тебя, а речь, насколько я понял, идет именно о ней. Так что ты мнешься, как одетый в бане?
— Видишь ли, — снова вмешался в разговор Мещеряков, — дело серьезное, а действовать по официальным каналам не представляется возможным. То есть найти и шлепнуть этого твоего шантажиста мы могли бы в любой момент…
— Найти и шлепнуть его я мог бы и без вашей помощи, — проворчал Аверкин. — Невелика хитрость — пришить какого-то мозгляка. Но он сказал, что в случае его смерти вся информация будет автоматически введена в Интернет для самого широкого ознакомления. Я-то это как-нибудь пережил бы, но по отношению к Управлению это было бы что-то вроде… ну…
— Предательства, — закончил за него Илларион. — Ты заметил, Коля, что мы стали стесняться нормальных, всем понятных, вполне литературных русских слов, сплошь и рядом заменяя их туманными намеками, синонимами и обыкновенным матом? И не только слов, но и понятий, которые они обозначают: совесть, верность, честь — в том числе и честь мундира… Почему это, ты не знаешь?
— Потому, что это понятия из девятнадцатого века, — с горечью ответил Аверкин, — а нынче уже двадцать первый на дворе. Сейчас понятия другие: гони бабки и фильтруй базар.
— И сколько он с тебя требует? — поинтересовался Илларион.
— Сто штук, — ответил Аверкин.
— Ото, — с уважением протянул Илларион. — Круто берет.