346 
И этого дегенерата – ведь тоже пригласил в правительство Милюков. Где были его глаза?…
Керенский безвыходно-нервно громко щёлкал замками портфеля.
Гучков обвис головой и плечами и ещё внутри самого себя как будто осел.
Терещенко сидел свеженький, в бабочке, блистающий, – как будто отсюда спешил на ночной концерт или в кабаре.
А где-то за стенами наливался ненавистью тридцатиголовый Исполнительный Комитет и тысячеголовый Совет.
И в первый раз самоуверенный Милюков усумнился: что несмотря на всё доброжелательство Англии и Франции, несмотря на пачки приветственных телеграмм от межпарламентского союза, от парижского муниципалитета, – ни у него, ни у Временного правительства может не хватить силы ног – устоять.
Он уже не был так уверен, что проведёт российский корабль между всех рифов.
616
А в «Правде» со вчера на сегодня произошёл переворот.
Это случилось в отсутствие Шляпникова, у него ноги не успевали везде быть, да он и не ожидал от приезжих такой быстроты. А Молотов, который и сидел в «Правде» и должен был направлять дело, – поддался, струсил, уступил в один вечер. («Я протестовал!»)
И сегодня Шляпников развернул родимую «Правду» – на первой странице разлился вчерашний полуоборонческий Манифест Совета, – уже ошибка, такого места не следовало ему давать. А на второй, в верхнем углу, жирно: о том, что все трое, имярек, вошли в редакцию и теперь поведут «Правду». Не спросили ни БЦК, ни ПК, – всё сами, как будто «Правда» отдельный остров, никому не подчиняется.
Руководство партии складывалось в подпольи, а его устраняли, как муху сгоняют.
Обидно. Но эту обиду Шляпников бы сглотнул: в партийном деле не лица важны, не самолюбие, а – насколько дружно взялись. О, если бы дружно! Но нет, сразу же за Манифестом шла передовица, подписанная Каменевым, – оборонческий шовинистический плевок во всю политику большевиков как Шляпников её вёл, как понимал во всю войну. И этакое – прочесть из «Правды»! Стянулось небо в овчинку, потемнело, – лучше бы Шляпникова подстрелили 27 февраля на улице! «Долой войну», – писал Каменев, – это не наш лозунг. На немецкую пулю ответим пулей, на снаряд снарядом.
Но что завертелось в Таврическом! Это был день оборонческого ликования! – «Правде» обрезали ногти, когти, если не руки и ноги! Уж не только в думском крыле ликовали, но на самом Исполнительном Комитете встретили Шляпникова ядовитыми улыбками.
А что началось на Выборгской, на заводах, среди низовых членов! – каково было им среди товарищей, хуже, чем Шляпникову на Исполкоме, они и вовсе не знали, как отвечать. Кто вызывал Шляпникова к телефону, от кого гнали нарочных узнать: что за поворот? как это сталось и как понимать? Без всякого предупреждения, за одну ночь сломалась «Правда» и показывала уже в другую сторону. Другую правду. Как переломит ветром ствол, и он свисает набок, не оторвавшись.
Уж не считай униженья, стыда – какой же ты руководитель? – но смутно, грозно: как же из этого спасать? как выводить партию?
В ПК тоже ничего не знали, были потрясены (а кто и рад).
Шляпников не в дни, но в часы должен был принять решение – исправить положение или сдаться.
Товарищи его и винили, что это он допустил. Да получалось и действительно, что он.
Более сокрушённого и запального дня не выдавалось ему за всю революцию. Без сна, без сил тянули – но было радостно, а тут повернулось тошно, разгромно – и всё внутри, от своих.
Один выход был: сегодня же устроить заседание всей головки партии и сокрушить приезжих голосованием и заставить их подчиниться партийной дисциплине! Созвать расширенное БЦК? Расширенный ПК?
Но даже не было уверенности, что приезжие явятся туда или сюда, так они себя самовластно поставили. Шляпников был для них – необразованный рабочий парень, неизвестно как оказавшийся во главе партии. И все они могли просто не прийти туда, куда он назначит, – тогда уж совсем позор. Шляпников не имел привычки – властно приказать, он голоса такого не имел.
И приходилось собираться на территории «Правды» же, на Мойке. Идти всем туда – это и были поддавки с самого начала. Но ничего не оставалось.
И весь день ушёл на то, чтобы сбить такое совещание в «Правде», хотя бы к позднему вечеру. Не ко всем доставали телефоны, надо было слать посыльных, не хватало кого и послать, – Шляпников и сам немало побегал по сборам, как и привык бегать все дни.
346 
