348 
– А – что же? Содержательно – что же? – щурился Каменев.
Чёрт его знает, это действительно было ещё не продумано, не известно, что именно делать. Да ведь и обстановка небывалая. Постепенно нащупается. Не мог он сейчас точно сказать, но чутьём трезвого человека чувствовал, что лозунг – самый сильный, он будоражит солдатское сознание и облегчает агитацию. Что призвать не воевать – это сильней, чем призвать воевать.
– А – вступать с немецкими солдатами в беседы, разъяснять им мировую революционную обстановку. Чтоб они против войны повели борьбу снизу. В общем, объяснять, что мы братья.
– А на каком языке объяснять? – Каменев ехидно.
– Ну, найдётся кто-нибудь. У австрийцев – и славяне, по-нашему понимают.
– А если он в беседу не вступит? – спросил угрюмо бровастый Муранов. – А если он нашего штыком в живот?
Да уж кто из них в переделках бывал больше Шляпникова, вам бы так, господа думские лидеры.
– Так надо с умом. Сперва перекрикнуться. А как – вы предлагаете содержательно? Что вот Манифест опубликовали – так он по воздуху к немецким солдатам перелетит? На немецкую революцию надеяться – так надо ж и нам не воевать. А что вы предлагаете практического?
Теперь Каменеву что-то приходилось ответить:
– Переговоры социалистических верхов.
– Так это само собой, никто вам не мешает. А братание в траншеях – само. Тогда и верхушки будут переговариваться поживей.
Тут – и Хахарев и Шутко тоже голосов поддали. И Шмидт косой помычал. (По Временному правительству в ПК колебались, но против войны – дружней.)
А Сталин сидел в сторонке тихо, благоразумно, папиросы искуривал. Да он – не вредный, он даже, может, – и не против. Из троих он меньше всех был замешан в правдинском перевороте, и у Шляпникова не было к нему упрёка.
Каменев только что не смеялся открыто. Он понял, что Шляпников сам не понимает, что такое «долой войну», и не может предложить разумного способа поведения. А Шляпников горячился, всем чутьём ловя, что поведение такое есть, только не мог он его, действительно, назвать точными словами. Шутко и Хахарев вступили в обсуждение, какие могут быть на фронте случаи. Залуцкий высказывался как бы в рассеянности. Молотов ни мычал, ни телился.
Бурно было, покрикивали, призывали к порядку. Во всё обсуждение мешался ещё Лурье как свежий человек из Европы и всё может рассказать про обстановку в Германии. Слушали его, но не вытекало ясно: так будет в Германии революция или нет, И опять спорили: что делать нашему солдату на фронте?
Горячились, только не Каменев. Он выслушивал с запрокинутой головой, через пенсне, и всё как старое, ничего нового:
– Что мировую войну может кончить только мировая пролетарская революция – это большевизм всегда утверждал, это так. Но пока её нет – мы против дезорганизации военных сил революции.
– А так вы её никогда и не дождётесь! – кричал Шляпников.
Спорили с ним люди безо всякой практической хватки, безо всякого подпольного опыта. Он же – глубоко знал, что говорит – дело, он сам бы сейчас в окопе не растерялся, но доказать этому интеллигенту не мог. Конечно, в социалистических книгах такие случаи не предусматривались.
– Да, – в потеху кланялся он Каменеву, – мы не знатоки. Мы не знаем! Укажите нам такую форму борьбы, которая не дезорганизовала бы армию. А вы не указываете, но предлагаете – вообще не бороться.
– От вашей борьбы, – указывал Каменев, – только травят «Правду».
– Ну и что ж?! Травля на «Правду» нам вполне годится. Мы эту травлю хорошо используем для укрепления нашей партии в рабочих кварталах. По сравнению с меньшевиками. Собираем резолюции в защиту «Правды»! А сейчас добились от Исполкома, что и милиция будет защищать продажу «Правды». А ещё на «Русскую волю» в суд подадим, поручили Козловскому и Соколову. А свёртывать наше политическое знамя мы не можем! Буржуазия оправится от февральских дней и перейдёт в контрнаступление на пролетариат! А вы предлагаете их тем временем поддерживать!
Спор разгорался шумно, но и весело. Весело было Шляпникову, что ни в чём он не побит, а на всё находит ответ не худший.
В подобных случаях, при таком неразумном упорстве противника, Ленин всегда бесстрашно шёл на раскол! Но Шляпников не мог взять на себя раскола: не имел права допустить его в таком слабом положении партии.
И первый призвал:
– Где же, товарищи, наша большевицкая дисциплина?
348 
