Особенно,... 
93 
А на следующий день тот и без вопросов сказал.
Семеро Сукиных Сыновей заварили чайку. Минута – благостнее не бывает. И тут, значит, встал Канари…
– Карлос Катхок, слыхали? Или Касхок – там «th» посередине. Сержант морской пехоты, снайпер-инструктор. Вьетнам, район Ду Фо, январь 1967 года. Прицельный выстрел по движущейся цели, два километра двести пятьдесят метров. «Райфл» Браунинга в снайперском варианте, обычный, серийный. Сшиб вьетнамского велосипедиста, точно в голову. Абсолютный рекорд!
Не важно даже, что сказал. Главное – как. Тогда бы Кондратьеву и забеспокоиться. А он и внимания не обратил. Ну, рекорд, бывает. Или вранье заокеанское. Американы во Вьетнаме умылись и сказки сочинять принялись – почище барона Мюнхгаузена. Тот тоже рекордами знаменит.
Так и ответил. Пашка-белорус, ученик Андрея, даже засмеялся.
Канари смолчал. А на следующий день уехал.
Потом, много позже, когда закончилось и начало, и конец, и все прочее, когда из семерых остались двое, Петр Леонидович пытался узнать, расспросить. Не отставного старшину Канари спрашивал – Адмирала Канариса, городского психа. А психа как расспросишь? Психи – они хитрые, лишнего не скажут. Канарис жалобно моргал, бормотал чушь, плакал…
Кондратьев этого спектакля не выдержал. Взял психа Канариса за локоть, встряхнул для порядка, обождал, пока присмиреет. И закрыл глаза. Один глаз – левый, словно собрался выстрелить. В июньском лесу гостям делать нечего. Только если с тобой ученик – или та, которую Канари звал Великой Дамой.
Мишени не в счет.
Псих Канарис – еще не мишень, уже не тирмен. Но все-таки получилось. Жаркий июньский лес стоял без движения; зеленые, чуть подернутые желтизной листья замерли в ожидании ветерка.
Фотографии? Нет, просто листва.
Андрей Канари был рядом. Не в обычном шутовском рванье с чужими орденами – ладно пригнанная шинель без погон, офицерская фуражка, щегольские сапоги надраены до огненного блеска.
– Как ты мог, Андрей?
Спросил – и пожалел. Если псих, не поймет. Если нет – отвечать не станет. И конец началу, без всякого продолжения.
Старшина долго медлил с ответом, смотрел в лесную глушь. Наконец бросил с неохотой, не повернув головы к собеседнику:
– Не из-за денег, старшой, не думай. Мне вначале про долг впаривали, про партийную совесть, про империализм. На дурочку не взяли, я все-таки тирмен. А взяли на «слабо», как мальчишку. Карлос Катхок, будь он неладен! Сержант, вояка, как и я, понимаешь? И оружие предложили знакомое: «Браунинг». И дистанция на сто метров больше. Даже условия один в один: жара под пятьдесят, пот в три ручья. Только не в Ду Фо надо стрелять – в Пешаваре. Лучший выстрел в мире, старшой. Вот ведь покупка, а?
Ничего не ответил Кондратьев. Что здесь ответишь? Слишком поздно Канари стал тирменом, слишком много успел пережить-передумать. Вот и взяли на «слабо». На желание стать первым.
– Думал, старшой, обойдется. Деньги пустяковые, командировочные. И не бандюгу-авторитета валить хотел, как нынешние горе-киллеры, – врага, настоящего. Два километра триста пятьдесят метров, движущаяся мишень!
Больше молчать не получилось. Не для Канари сказал Петр Леонидович, для себя:
– Легенда есть такая – про рикошет. Если тирмен деньгами, или славой, или другой земной безделицей соблазнится, пожадничает, его пули рикошетом пойдут: по родичам, знакомым, друзьям, по нему самому. Не слыхал, Андрюша? Мой первый учитель, Пантелкин Леонид Семенович, на мелочи погорел. Как тирменом стал, ушел с оперативной работы, чтобы кровью не мараться. Не хотел, а обмарался. Сослуживца, питерского чекиста, уложил из-за пачки червонцев. И все!..
– Все… – дальним эхом откликнулся Канари. – Слыхал, старшой. И про то, что мертвых видеть станешь, и про синий свет. Думал, байки. Я ведь атеист, ни в бога, ни в черта не верил. Заставили поверить, силой. Там, в Пешаваре, я винтовку опустил и все до последней копеечки понял. Главного, жаль, не сообразил: нельзя было возвращаться. Лег бы под скалой, ствол в рот… Тирмен с тирменом – ближе чем братья. Вот я, должно быть, рикошетом наших и положил, когда вернулся… Другой родни, сам знаешь, у меня нет. И прощения тоже нет, товарищ старший лейтенант. Только знай: в трибунале мне тоже будет что сказать в оправдание. Что в 83-м начиналось, помнишь?! А мне большие дяди в Москве на ухо шепнули: выстрел твой равновесие восстановит. И ведь получилось, правда? Выходит, одних убил, а других спас?
93 
