40 
— Я сейчас взвинчена и ничего не соображаю. Давай встретимся снова. Пожалуйста. Скажи, что мы встретимся, и это даст мне силы жить дальше. Я успокоюсь, ко мне вернется благоразумие.
— Бессмысленно. Ты сама признаешь, что больна. И я, безусловно, не в состоянии исцелить тебя, так как являюсь причиной этой болезни.
— Ты должен нести ответственность! Все это твоя вина.
— У тебя начинается истерика. Я спешу и вынужден распрощаться.
— Ты что, отказываешь мне во встрече?
— Да. То, что ты говоришь, относится к драме, которая существует теперь только в твоем воображении. Все в этом мире имеет конец, и в данном случае мы должны его констатировать. Повторяю: я больше не хочу тебя видеть. И когда ты спокойнее проанализируешь ситуацию, то тоже поймешь, что дальнейшие встречи были бы так же бессмысленны и болезненны, как и эта. А теперь давай, не откладывая, расстанемся. Спокойной ночи.
Он зашагал вперед, пересек Драйтон-гарденс и двинулся дальше. Было уже совершенно темно, и его фигура сразу исчезла из глаз, будто проглоченная торопливо скользящими в темноте прохожими. Морган опять побежала, догнала его и схватила за рукав полотняной куртки:
— Джулиус, можно, я пойду рядом, пока ты не найдешь такси?
— Поступай как угодно.
— Джулиус, что мне делать?
— А почему бы тебе не вернуться к мужу? Он показался мне вполне приятным человеком.
— Что?!
Морган остолбенела, и Джулиус, остановившись шага на два впереди, обернулся и посмотрел на нее:
— Теперь в чем дело?
— Подожди, — прошептала Морган. — Он показался тебе… Но ведь ты никогда не видел Таллиса.
— Встретился с ним дня два назад у Акселя. Разве тебе не сказали?
Автоматически переставляя ноги, Морган сделала шаг, другой, и они медленнее, чем прежде, пошли рядом.
— У Акселя, — произнесла она. — Ты видел Таллиса. Бог мой!
— Что тут такого? Он меня не ударил. Даже протянул руку. Почему это тебя так расстроило?
— Протянул руку. — Слезы выступили на глазах у Морган, и она принялась утирать их костяшками пальцев.
— Логичнее было бы радоваться, что мы с ним встретились так спокойно. Повторяю, он произвел приятное впечатление.
— Это… это конец. Прости, я не знаю, что говорю.
— Удивительно, почему они промолчали. Руперт наверняка был в курсе.
— Извини. Думаю, я пойду обратно. А Таллис знает, что я здесь?
— Да.
— Кто сказал ему?
— Аксель, — после легкой заминки ответил Джулиус. — Ну же, зачем так плакать? Спокойной ночи.
— Минуту, — сказала Морган. Они стояли на углу Крэнли-гарденс.
— И что теперь?
— Послушай, — начала она. Рот был, казалось, заполнен горечью и болью. — Кое о чем ты не знаешь. Когда я ушла от тебя… когда ты вынудил меня уйти… там, в Южной Каролине, я прихватила с собой сувенир.
— Что ты имеешь в виду?
— Беременность.
Джулиус судорожно сглотнул. Деревянной походкой отошел прочь и сделал несколько шагов по Крэнли-гарденс. Она пошла рядом, стараясь заглянуть ему в лицо.
— И что же дальше?
— Разумеется, я сделала аборт. Это стоило очень дорого. Но я предпочла обойтись без твоих денег.
За движущимся бордюром окутанных темнотой фигур с шумом неслись потоки транспорта. После паузы Джулиус произнес:
— Ты смотришь на изничтожение ребенка как на финансовую операцию.
— В то время все именно так и было. — К ней подступила, готовясь вот-вот захлестнуть, волна горя.
— И тебе не пришло в голову посоветоваться со мной о судьбе моего ребенка?
— Я не думала, что для тебя это важно. — Никогда, ни одной секунды она так не считала.
Джулиус помолчал. Потом пробормотал:
— Повтор, — и, повернув, пошел назад, в сторону улицы с оживленным движением. Пройдя немного, спросил: — Это был мальчик?
— Я не узнавала. Для меня это не имело пола. Казалось просто болезнью, с которой необходимо расправиться.
Свободное такси медленно подъезжало в перекрестку. Джулиус подал знак, и оно затормозило у тротуара. Сказав «Брук-стрит» шоферу и «Доброй ночи» Морган, Джулиус захлопнул дверцу. На светофоре загорелся нужный свет — и машина отъехала.
Морган стояла не шевелясь. Прохожие задевали ее, толкали. Наконец она отошла в сторону и, прислонившись к кирпичной стене, истерически разрыдалась.
9
— В конце концов, разве им что-нибудь нужно, кроме как лобызать сапог, раздающий им зуботычины? А когда гнев обрушивается на них, и начинается падеж скота, мрут дети, и они скребут себя глиняными черепками или чем-то еще, хотя что это такое и зачем это надо делать, мне всегда было не понять, но, думаю, раз у них не было мыла, то они соскребали грязь так же, как мы соскребаем глину со старого сапога, — хотя какой смысл разговаривать с тобой о мыле, да и о глиняных черепках тоже, если ты никогда не моешься и ходишь как старый козел с загаженным хвостом, — а после этого и после всяких дурацких глупостей о слонах, китах, утренних звездах и так далее, и так далее, и так далее, они все еще лежат ниц, и воют, и славят сапог, что бьет их по лицу… У меня пальцы на ногах болят черт знает как. Что это может значить?
40 
