Особенно,... 
171 
Тем временем программа законов была исчерпана, но лишь для римского форума, где народ был приучен представлять сам себя и где он мог видеть все происходящее. Шестой и седьмой «законы Корнелия» были представлены центуриальной ассамблее в лагере Марция, который был окружен квартировавшей там армией Суллы.
Шестой закон Сулле вряд ли удалось бы протащить на форуме; он аннулировал все сульпициевское законодательство на основании того, что оно было принято слишком стремительно и во время законодательно провозглашенных feriae.
Последний закон был фактически приравнен к судебному процессу. Он предъявлял двадцати человекам обвинение в perduellio.[58]
Оба Мария, молодой и старый, Публий Сульпиций Руф, Марк Юний Брут, городской претор Публий Корнелий Цефег, братья Грании, Публий Альбинован, Марк Леторий и еще двенадцать человек были перечислены поименно. Центуриальная ассамблея обвинила их всех. A perduellio повлекло за собой смертный приговор, для центурий ограничиться изгнанием было бы недостаточно. И даже более того – смертный приговор должен был быть приведен в исполнение в момент ареста и уже не требовал дополнительных формальностей.
Глава 3
Никто из его друзей или лидеров сената не оказывал Сулле противодействия, точнее, никто, кроме младшего консула. Квинт Помпей Руф впадал во все более глубокую депрессию, и все это кончилось тем, что он прямо заявил о своем неодобрении казни таких людей, как Гай Марий или Публий Сульпиций.
Зная, что он сам не собирается казнить Мария – хотя с Сульпицием он бы так и поступил, – Сулла сначала попытался излечить Помпея Руфа от его уныния задабриванием. Когда это не сработало, он стал постоянно напоминать ему о смерти молодого Квинта Помпея от рук сульпициевской черни. Но чем тяжелее давались Сулле его уговоры, тем более упрямым становился Помпей Руф. Для Суллы было жизненно необходимо, чтобы никто не заметил раскола среди правителей, поскольку сейчас он деловито занимался законодательным устранением трибальных ассамблей. Таким образом, он решил, что Помпей Руф должен быть удален из Рима, чтобы ему не приходилось постоянно лицезреть войска, что так задевало его хрупкие чувства.
В его нынешней деятельности Сулле больше всего нравились те изменения, которые он вносил в структуры высшей власти. Он испытывал какое-то внутреннее удовлетворение, избавляясь от душевных мук путем принятия законов, разорявших людей, и это было намного приятнее, чем их просто убивать. Манипулировать государством, чтобы разорить Гая Мария, значило для него получение намного большего удовольствия, чем если бы он просто дал тому же Гаю Марию порцию медленно действующего яда и держал его за руки, пока тот не умер. Этот аспект искусства управления государством, который Сулла поставил на новую основу, вознес его на такую исключительную высоту, что он мог чувствовать себя смотрящим с этой исключительной высоты вниз, на безумное вращение своих марионеток, подобно богу с Олимпа; и такому же свободному как от моральных, так и от этических ограничений.
Итак, он вознамерился склонить на свою сторону Помпея Руфа совершенно новым и изощренным способом, способом, который бы позволил использовать его умственные способности и избавить от беспокойства. Зачем подвергаться риску самому быть убитым, когда есть люди, которыми можно пожертвовать во имя самого себя?
– Мой дорогой Квинт Помпей, тебе необходимо развеяться, – сказал Сулла своему младшему коллеге с величайшей серьезностью и теплотой. – От меня не могло укрыться, что с момента смерти нашего дорогого мальчика ты пребываешь в слишком мрачном настроении, слишком легко расстраиваешься. Ты утратил свою способность быть беспристрастным, чтобы увидеть всю масштабность нашего замысла, который мы сплели для ткацкого станка правительства. Малейшие вещи могут тебя привести в уныние! Но я не думаю, что тебе нужны каникулы, тебе нужна небольшая, но тяжелая работа.
Ранее невыразительные глаза Помпея теперь были устремлены на Суллу с напряженным вниманием; разве он мог быть неблагодарным за то, что срок его консульства совпал со сроком консульства одного из самых выдающихся людей в истории Рима? Кто бы мог предположить это тогда, когда их союз еще только образовался?
– Я знаю, что ты прав, Луций Корнелий, – сказал он, – и, вероятно, прав во всем. Мне нелегко смириться с тем, что случилось. Но если тебе кажется, что я могу быть на что-либо пригодным, я очень рад этому.
171 
