Особенно,... 
172 
– Существует одно немаловажное дело, в котором может добиться успеха только консул, – сразу же откликнулся Сулла.
– Что же это?
– Ты должен освободить Помпея Страбона от командования.
Неприятная дрожь охватила младшего консула, который теперь взглянул на Суллу более внимательно.
– Но я не думаю, что Помпей Страбон охотнее согласится расстаться со своим командованием, чем ты!
– Напротив, мой дорогой Квинт Помпей. Я получил от него письмо на днях. В нем он спрашивает, нельзя ли устроить так, чтобы освободить его от командования. И он специально просил, чтобы это сделал ты. Твоей главной обязанностью будет проследить за их роспуском. Сопротивление на севере уже сломлено, а потому нет дальнейшей необходимости держать там войска, тем более что Рим не может далее продолжать платить им. – Сулла посерьезнел. – Я предлагаю тебе не синекуру, Квинт Помпей. Я знаю, почему Помпей Страбон сам захотел освобождения от командования. Ему не хочется испытать на себе ненависть солдат. Так что давай позволим другому Помпею сделать это!
– Это меня не беспокоит, Луций Корнелий, – отозвался Помпей Руф, пожимая плечами, – я благодарен тебе за предложенную работу.
Сенат издал декрет на следующий день, из него следовало, что Гней Помпей Страбон освобождается от командования, и оно передается Квинту Помпею Руфу. Помпей Руф немедленно покинул Рим, убежденный в том, что ни один из осужденных беглецов еще не схвачен; ему совсем не хотелось лишать их жизни и чести после всего, что произошло.
– Ты можешь действовать так, как будто ты сам послал себя с этим поручением, – говорил ему Сулла, вручая приказ сената, – только сделай мне одно одолжение, Квинт Помпей – прежде чем ты передашь Помпею Страбону это распоряжение сената, отдай ему вот это письмо от меня и попроси, чтобы он прочитал его первым.
Так как Помпей Страбон в это время находился в Умбрии со своими легионами, раскинувшими лагерем снаружи Ариминума, младший консул поехал по Фламминиевой дороге, самой большой дороге на север, которая пересекала водораздел Апеннин между Ассизием и Калесом. Хотя еще не наступила зима, погода в этих высотах была чрезвычайно холодной, поэтому Помпей Руф путешествовал в теплой, закрытой повозке, сопровождаемый достаточным количеством багажа, который везла запряженная мулами двуколка. Поскольку он знал, что направляется в район расположения войск, его единственным эскортом были ликторы и часть собственных рабов. Двигаясь по Фламминиевой дороге, он был избавлен от необходимости останавливаться на постоялых дворах, поскольку знал всех владельцев больших поместий на всем протяжении пути и останавливался у них.
В Ассизии его хозяин, старый знакомый, был вынужден извиняться за те условия, которые он мог предложить своему гостю.
– Времена изменились, Квинт Помпей, – вздыхал он, – я вынужден тратить слишком много! И еще – как будто у меня и так мало неприятностей – я подвергся нашествию мышей!
Таким образом, Квинт Помпей Руф отправился спать в ту комнату, которую помнил обставленной намного роскошнее; ныне же она оказалась и более холодной, поскольку проходившая армия сорвала занавеси с ее окон, чтобы с их помощью развести костры. Долгое время он не мог заснуть, прислушиваясь к беготне и писку мышей и размышляя о том, что происходит в Риме. Страх наполнял его душу, поскольку не в его силах было что-либо исправить, но он чувствовал, что Луций Корнелий зашел слишком далеко. Существовали такие вещи, с которыми надо было считаться. Многие поколения плебейских трибунов, с важным видом входивших и выходивших из римского форума от лица плебса, теперь были подвергнуты оскорблениям. Ныне старший консул надежно защищен от того смятения, которое вносят его законы. Но люди, подобные ему, Квинту Помпею Руфу, должны терпеть стыд – и обвинения.
Когда он поднялся на рассвете, его дыхание клубилось в морозном воздухе. Он искал свою одежду, трясясь и клацая зубами: пару коротких брюк, в которые он заправил теплую куртку с длинными рукавами, две теплые туники, одна на другую, носки из грубой шерсти. Но когда Квинт Помпей Руф поднял сандалии и сел на край постели, чтобы обуть их, то обнаружил, что за ночь мыши полностью съели их ароматные нижние концы. Мурашки пошли по его коже, он ощущал их в сером свете наступающего дня, начиная дрожать всем телом от переполнявшего его ужаса. Он был суевернее, чем любой пицен и знал, что это означает. Мыши были предвестниками смерти – и они съели его сандалии. Он должен погибнуть. Это было пророчество.
172 
