172 
Ужасно то, что по завершении любого из этапов своей жизни я остаюсь наедине с какой-нибудь расхожей истиной, давно и всем известной, не более того; в данном случае такой: все чувства женщины настроены на тот общественный уклад, которого уж нет давно. Мои глубокие чувства, чувства подлинные, связаны с моими отношениями с мужчиной. С одним мужчиной. Но я так не живу, и я знаю совсем немного женщин, которые живут именно так. Поэтому то, что я чувствую — беспочвенно и глупо… я неизменно вынуждена делать вывод, что мои подлинные чувства — глупость, мне всегда приходится вычеркивать себя. Мне следовало бы уподобиться мужчинам, о работе думать больше, чем о людях; мне следовало бы в первую очередь думать о работе и принимать мужчин по мере поступления, или же найти себе обычного удобного мужчину, чтобы хватало на хлеб с маслом, — но я не стану так делать, я так не могу…»
Объявили посадку на ее рейс, и Элла вместе со всеми остальными проследовала в самолет. Сев на свое место и обнаружив, что рядом с нею сидит женщина, Элла, испытала облегчение, что это не мужчина. Пять лет назад она бы об этом пожалела. Самолет проехал немного вперед, потом развернулся и начал разгоняться для взлета. Самолет, вибрируя, набрал скорость; казалось, он весь напрягся, готовясь к прыжку в воздух, и вдруг замедлил свой ход. Несколько минут он простоял на месте, вхолостую рыча. Что-то пошло не так. Пассажиры, втиснутые в этот дребезжащий металлический контейнер и сидящие друг к другу так близко, исподтишка поглядывали на соседей, смотрели в их оптимистически сияющие лица и задавались вопросом, отражается ли на их собственных лицах тревога; понимали, что маска беззаботности их лица надежно прикрывает; и отдавались своим частным личным страхам, посматривая теперь уже на стюардессу, чей повседневный и небрежный вид казался неестественным, наигранным. Три раза самолет разгонялся, готовился к подъему, замедлял свой ход и останавливался, и стоял на месте, рыча. Потом он медленно поехал к зданию аэропорта, и пассажиров попросили выйти и подождать, пока механик «устранит незначительные неполадки в моторе». Они дружными рядами промаршировали обратно в ресторан, где служащие аэропорта, с любезным видом, но излучая раздражение, объявили, что их накормят. Элла села в уголок, одна, ей было скучно и досадно. Теперь они собою представляли довольно молчаливую компанию; похоже, каждый размышлял, как сильно им повезло, что неполадку в двигателе выявили вовремя. Они все ели, чтобы скоротать время, заказывали выпивку, смотрели в окна на механиков, которые, залитые лучами света, столпились вокруг их самолета.
Элла вдруг почувствовала, что ее сердце сжалось от какого-то пронзительного чувства, которое, когда она его подвергла анализу, оказалось одиночеством. Казалось, что ее от остальных людей отделяет некое пространство, заполненное очень холодным воздухом, эмоциональным вакуумом. Она просто физически ощущала этот холод и изоляцию. Она снова вспоминала Пола — и, что ей казалось совершенно естественным, что он вот-вот возникнет в дверном проеме, войдет, присядет рядом. Элла буквально физически чувствовала, как окружавший ее холод начинает таять под напором мощной веры в то, что скоро Пол к ней вернется. Волевым усилием она остановила этот полет фантазии: у нее мелькнула паническая мысль: «Если я не сумею пресечь, остановить это безумие, я никогда больше не стану сама собой, я никогда не исцелюсь». Ей удалось прогнать всюду за ней следовавший призрак Пола; и тут же зябкие равнины снова растянулись вокруг нее и внутрь прокрались холод и чувство отъединенности от всех и от всего; она листала французские журналы, их было много, и она не думала больше ни о чем. Рядом с ней сидел мужчина, он тоже читал журналы, но только очень сосредоточенно, она заметила, что это были медицинские журналы. С первого же взгляда было ясно, что он американец: невысокий, коренастый, энергичный; с короткой стрижкой, его волосы блестели и были похожи на какой-то мех коричневого цвета. Незнакомец пил фруктовый напиток стаканами и выглядел так, словно задержка в пути нисколько не нарушила его невозмутимого спокойствия. Один раз их взгляды встретились после того, как каждый из них внимательно и долго смотрел на самолет, вокруг которого теперь уже буквально роились механики, и мужчина, громко хохотнув, сказал:
— Похоже, мы здесь застрянем на всю ночь.
И он вернулся к изучению статей по медицине. Уже было начало двенадцатого, и кроме них, к этому времени в здании аэропорта уже больше не осталось никого из пассажиров их рейса. Неожиданно на улице, под ними, поднялся ужасный шум, послышались крики и восклицания на французском языке: у механиков случился какой-то раздор, они ругались и спорили друг с другом. Один из них, похоже — главный, пытался в чем-то убедить остальных, а может, жаловался, он часто взмахивал руками, пожимал плечами. Подчиненные сначала что-то кричали ему в ответ, а потом угрюмо замолчали. После чего они всей группой вяло побрели обратно в здание аэропорта, оставив того, главного, в полном одиночестве под самолетом. Он, оставшись в одиночестве, сначала темпераментно ругался, потом в последний раз пожал плечами, выразительно, и тоже последовал за всеми остальными. Американец и Элла снова обменялись взглядами. Он, явно находя всю ситуацию занятной, сказал:
172 
