173 
— Меня это не сильно беспокоит.
И в это время через громкоговоритель их пригласили занять свои места. Элла и он вместе направились к самолету. Она заметила:
— Может, лучше отказаться от этого полета?
Он ответил, обнажив на мгновение свои прекрасные, очень белые зубы и испустив из синих мальчишеских глаз волну жизнелюбивого энтузиазма:
— У меня на завтрашнее утро назначена встреча.
Судя по всему, встреча была настолько важна, что ради нее стоило рискнуть даже жизнью. Пассажиры, большинство которых, должно быть, не видели сцены с механиками, послушно пробрались на свои места, явно озабоченные тем, что надо сохранять хорошую мину при плохой игре. Даже в поведении стюардессы, внешне спокойном, сквозила нервозность. В ярко освещенном салоне самолета сорок человек находились в тисках страха, и все отчаянно старались это скрыть. Все, подумала Элла, кроме американца; он теперь сидел рядом с ней; и он снова углубился в чтение медицинской литературы. Что до Эллы, то она забралась в самолет так, как могла бы войти в камеру смертников; но, вспоминая, как пожал плечами главный механик, она чувствовала то же самое. Когда самолет завибрировал, Элла подумала: «Я умру, очень может быть, что я умру, и я этому рада».
Спустя мгновение она поняла, что это открытие ее не шокирует. В глубине души она всегда это знала: «Я крайне истощена, я так глубоко и окончательно устала, и я так сильно чувствую эту усталость всеми фибрами своего существа, что сама возможность избавиться от этой необходимости — дальше идти по жизни — воспринимается как долгожданное освобождение. Как необычно! И каждый из этих людей, может быть за исключением этого мужчины, в котором жизнь бьет ключом, в ужасе оттого, что самолет может разбиться, однако мы все послушно в него забрались. Так, может быть, мы все испытываем одинаковые чувства?» Элла с любопытством взглянула на трех пассажиров, сидевших от нее через проход; белые от страха, на лбах блестят капельки пота. Самолет снова собрался, приготовился к прыжку в воздух. Он, рыча, пробежал по взлетной полосе, а потом, мощно вибрируя, с усилием поднял себя в воздух, как тяжело усталый человек. Он летел очень низко, карабкался вверх над самыми крышами; он карабкался вверх, летя на совсем небольшой высоте, мучительно ее набирая. Американец, ухмыляясь, сказал:
— Ну что же, у нас получилось, — и вернулся к чтению. Стюардесса, которая до этого словно застыла и стояла неподвижно, с яркой улыбкой на лице, теперь вернулась к жизни и снова занялась приготовлением еды, и американец добавил:
— Теперь приговоренных хорошенько накормят.
Элла закрыла глаза. Она подумала: «Я совершенно убеждена, что мы разобьемся. Или, по крайней мере, есть немалая вероятность, что разобьемся. А как же Майкл? Я даже не подумала о нем, — конечно, Джулия за ним присмотрит». На мгновение мысль о Майкле подтолкнула ее обратно в жизнь, а потом она подумала: «Когда мать гибнет в авиакатастрофе — это печально, но это не дискредитирует ее. Не то что самоубийство. Как странно! — мы говорим: давать ребенку жизнь: но это же ребенок дает жизнь своим родителям, когда, скажем, один из них решает жить лишь потому, что его самоубийство причинит большую боль его ребенку. Интересно, сколько таких родителей, которые решили жить дальше, потому что побоялись сделать своим детям больно, хотя сами по себе они давно жить не хотят? (Ее клонило в сон.) Что ж, если все произойдет именно так, это снимает с меня ответственность. Конечно, я могла и отказаться садиться в самолет, но Майкл никогда ведь не узнает о сцене, разыгравшейся между механиками. Все кончено. Я чувствую, что я как будто родилась с огромной на мне лежащей тяжестью усталости, и я ее несла всю свою жизнь. И лишь однажды в своей жизни я не катила вверх по холму огромный камень, — это было то время, когда я была с Полом. Ну, хватит уже о Поле, и о любви, и обо мне самой — как утомительны все эти чувства, в которые мы попадаем, как в ловушку, и от которых не в силах освободиться, неважно, как сильно мы этого хотим…» Она чувствовала, как крупной дрожью дрожит весь корпус самолета. «Он разлетится на куски, подумала она, — и я, кружась в полете как листик, полечу во тьму, и в море, я буду невесомо кружиться, спускаясь вниз, в холодное и черное, все отменяющее море».
Элла заснула, и она проснулась, чтобы обнаружить, что самолет уже стоит и что американец теребит ее плечо, пытаясь разбудить. Они приземлились. Был уже час ночи; а когда группу пассажиров доставили в здание аэропорта, время уже шло к трем. Все тело Эллы онемело, она замерзла, она отяжелела от усталости. Американец по-прежнему был рядом с ней, по-прежнему оставался жизнерадостным и собранным, его широкое румяное лицо светилось здоровьем и покоем. Он пригласил ее поехать вместе на такси; машин на всех явно не хватало.
173 
