208 
В его голосе буквально зазвенело раненое самолюбие. И Анну это поразило. Потому что ему было по-настоящему больно. Бегство Марион из ее тюремного заключения, или — от товарища по несчастью, — оставило его в одиночестве, и он был ранен и страдал.
— Ради всего святого, Ричард! Ты игнорировал ее годами. Ты просто использовал ее как…
И снова его губы задрожали жаркой дрожью, а его темные слегка навыкате глаза наполнились слезами.
— О Боже! — сказала Анна, просто. Она думала: «В конце концов, мы с Молли — полнейшие тупицы. Вот к чему все сводится, это — его способ любить, ничто другое ему просто не дано. И это, возможно, понимает и Марион».
Она сказала:
— Ну и какой тогда твой план? Мне показалось, ты увлечен той девушкой, что сидит в приемной? Это правда так?
— Да, это так. Она меня, по крайней мере, любит.
— Ричард, — сказала Анна беспомощно.
— Да, это правда. Что до Марион, ей все равно, есть ли я, или меня нет.
— Но если ты разведешься с Марион сейчас, это может ее вообще сломать.
— Я сомневаюсь, что она вообще это заметит. И в любом случае, я не собираюсь делать резких движений. Вот почему я и хотел тебя увидеть. Я намерен предложить Марион и Томми вместе поехать отдохнуть куда-нибудь. В конце концов, они и так проводят все время вместе. Я бы их отправил куда угодно, по их желанию. На сколько захотят. Все, что пожелают. А пока они были бы в отъезде, я бы познакомил Джин с детьми — плавно и постепенно. Они ее, конечно, знают, и она им нравится, но я помог бы детям привыкнуть к мысли, что в свое время я на ней женюсь.
Анна сидела молча, пока он не спросил настойчиво:
— Ну? Что ты скажешь?
— Ты хочешь знать, что скажет Молли?
— Я спрашиваю тебя, Анна. Я предвижу, что для Молли это может быть шоком.
— Для Молли это вовсе не будет шоком. Что бы ты ни сделал, это не будет шоком для нее. Ты это знаешь. Так чего же ты на самом деле от меня хочешь? Что ты пытаешься понять?
Отказываясь ему помочь, не только из-за отвращения к нему, но и из-за отвращения к самой себе — вот она сидит и судит, и осуждает его, такая вся критичная, холодная, когда он выглядит таким несчастным, — Анна продолжала, съежившись, сидеть на подоконнике, она курила.
— Ну, Анна?
— Если бы ты спросил у Молли, я думаю, ей было бы только легче, если бы Томми с Марион уехали на время.
— Конечно, ей было б легче. Избавиться от эдакой обузы!
— Послушай, Ричард, ты можешь Молли оскорблять в своих беседах с другими людьми, но не со мной!
— Тогда в чем же проблема, если Молли не станет возражать?
— Проблема, очевидно, в Томми.
— Но почему? Марион говорит, что, похоже, ему не нравится, даже когда Молли просто к нему заходит, — он счастлив только с ней. То есть — с Марион.
Немного поколебавшись, Анна сказала:
— Томми все обустроил так, что его мать находится с ним постоянно дома, не в непосредственной близости к нему, но рядом. Как его узница. И вряд ли он от этого откажется. Томми может это расценить как очень щедрый подарок — уехать вместе с Марион куда-нибудь, но только если Молли будет к ним пристегнута как бирка к чемодану и будет оставаться под контролем…
Ричард зашелся в ярости:
— Боже, я должен был предвидеть это. Вы — пара тошнотворных, грязно мыслящих, холодных и рассудочных… — Он захлебнулся, потерял дар речи, сидел в безмолвном бешенстве и тяжело дышал. И в то же время Ричард продолжал внимательно и с любопытством смотреть на Анну, он явно ждал, хотел услышать, что она может еще ему сказать.
— Ты пригласил меня сюда с тем, чтобы я сказала то, что сказала. Все для того, чтоб у тебя был повод обзывать меня. И Молли обзывать. Я сделала тебе любезность: я сказала все то, что должна была сказать, а теперь я ухожу домой.
Анна соскользнула с высокого подоконника, распрямилась и встала перед ним, готовая уйти. Ее переполняло отвращение к себе, она думала: «Конечно, Ричард пригласил меня сюда по той же самой причине, что и всегда, — лишь для того, чтобы я в конце концов принялась его оскорблять. Но я должна была это заранее знать. Значит, я здесь потому, что мне необходимо оскорблять Ричарда и все то, что он собою воплощает. Я — часть всей этой тупой игры, и мне должно быть стыдно за себя». Но хотя она так и думала, а Анна действительно искренне так думала, Ричард так и продолжал стоять перед ней в позе человека, ожидающего удара плетью, и она сказала:
208 
