Последние отзывы

  212  

Ронни был смуглым грациозным юношей с тщательно уложенными блестящими волосами и с ослепительной белозубой улыбкой, которую он каждый раз продуманно и тщательно изображал на своем лице. Анне он не нравился, но, поскольку она отдавала себе отчет в том, что ей, скорее, не нравится сам типаж, а не он лично, она свою неприязнь подавляла. Он тоже мило общался с Дженет, но в отличие от Ивора не от чистого сердца, а из своекорыстных соображений. Возможно, его отношения с Ивором тоже питались корыстью. Все это Анну не волновало, да и для Дженет она не видела в этом никакой опасности, потому что она доверяла Ивору и знала, что он никогда и ничем не станет шокировать ее ребенка. И все же ей было не по себе. Допустим, я бы жила с мужчиной — с «настоящим мужчиной» — или была бы замужем. У Дженет это, безусловно, вызывало бы определенное напряжение. Временами Дженет была бы сильно им недовольна, ей бы пришлось научиться его принимать, договариваться с ним. И ее недовольство было бы связано именно с его полом, с тем, что он мужчина. Или даже если бы здесь жил мужчина, с которым я бы не спала, или с которым я бы не хотела спать, даже тогда сам факт, что он «настоящий мужчина», порождал бы определенное напряжение, служил бы противовесом. И что же получается? Почему же я тогда считаю, что на деле мне бы следовало иметь в доме настоящего мужчину, что это было бы лучше даже и для Дженет, не говоря уж обо мне, а не этого очаровательного, дружелюбного, восприимчивого юношу по имени Ивор? Хочу ли я сказать, или допускаю ли я мысль (и все ли ее допускают?), что для правильного роста дети нуждаются в некотором напряжении? Но почему? И все-таки я, безусловно, чувствую, что это так, иначе мне не становилось бы не по себе при виде того, как Ивор общается с Дженет, ведь он словно большой и дружелюбный пес, или же кто-то вроде безобидного старшего брата — я употребляю слово „безобидный“. Презрение. Я чувствую презрение. Я должна презирать саму себя за подобные чувства. Настоящий мужчина — Ричард? Майкл? Они оба обращаются со своими детьми далеко не самым лучшим образом. И все же нет никаких сомнений в том, что это их свойство — то, что им нравятся женщины, а не мужчины, — принесло бы Дженет большую пользу, чем то, что ей может предложить Ивор».

Анна наконец оказалась в чистоте собственной квартиры, оставив позади темную и пыльную лестницу, и она услышала голос Ивора у себя над головой. Он читал Дженет. Она прошла мимо двери, ведущей в ее большую комнату, вскарабкалась по белой лестнице и увидела Дженет — девчонку, больше похожую на темноволосого мальчишку-сорванца, сидящую, поджав под себя ноги, на кровати, и Ивора — смуглого, лохматого и дружелюбного, сидящего рядом с кроватью на полу. Ивор со вскинутой наверх рукой читал ей книжку, действие которой происходило в какой-то школе для девочек. Читал он очень выразительно. Дженет отрицательно мотнула головой, показывая матери, что Ивора нельзя перебивать. Ивор, взмахивавший при чтении рукой как дирижерской палочкой, подмигнул Анне и возвысил голос:

— «И Бетти записалась в хоккейную команду. Примут ли ее? Повезет ли ей?»

Он сказал Анне своим обычным голосом:

— Мы позовем вас, когда закончим.

И продолжил:

— «Решение зависело от мисс Джексон. Бетти волновалась: от всего ли сердца говорила с ней мисс Джексон, когда желала ей удачи, в среду, после матча? Желает ли она ей удачи на самом деле?»

Анна немного постояла за дверью, слушая Ивора: в его голосе появилось что-то новое: насмешка. Насмешка была направлена на мир школы для девочек, на женский мир, а не на нелепость повести; насмешливые нотки появились в его голосе с того момента, как он понял, что Анна их слушает. Да, но в этом не было ничего нового; это было ей хорошо знакомо. Потому что насмешливость, самозащита гомосексуалистов, была не чем иным, как чрезмерной вежливой любезностью, присущей «настоящему» мужчине, «нормальному» мужчине, который хочет, сознательно или же нет, задать границы своих взаимоотношений с женщиной. Обычно — бессознательно. Им двигало холодное уклончивое чувство, точно такое же, но только на шаг дальше; градус был повыше, а суть все та же. Анна заглянула в приоткрытую дверь и увидела, что на лице дочери играет улыбка восторга, однако с примесью неловкого недоумения. Она уловила насмешку в голосе Ивора и почувствовала, что насмешка направлена на нее — существо женского пола. Анна отправила дочери молчаливое, полное сочувствия послание: «Что ж, бедная моя девочка, тебе лучше начать привыкать к этому как можно раньше, уже сейчас, потому что тебе предстоит жить в мире, где этого очень много». Теперь же, когда она, Анна, покинула театр действий, из голоса Ивора ушли пародийные нотки, и он снова зазвучал нормально.

  212