Довольно встревоженная этим чувством, она начала одеваться и попыталась думать о чем-нибудь будничном. Но ошеломляющее чувство нереальности не уходило. Сознание ее как бы поглотило все окружающее. Все теперь стало субъективным. Даже Пол, вспомнилось ей, этим утром был частью ее самой. Он занимался с ней любовью, а ей казалось, что это нечто отдаленное, словно видение перед пробуждением от сна, но никак не соединение с другим, реальным человеческим существом. Уж не больна ли она? Может, взять термометр у Марка Стрэффорда и попросить что-нибудь из аптечки? Она снова двинулась к окну, и в голову ей пришла мысль: а что, если попытаться как-нибудь прорваться в эту бездумную недвижную картину. Если кинуть из окна что-нибудь увесистое, оно с плеском упадет в озеро и разобьет отражения. Она раскрыла окно пошире и поискала глазами, что бы ей бросить. Спичечный коробок легковат. Она взяла губную помаду и, хорошенько замахнувшись, метнула ее. Губная помада исчезла где-то в высокой траве, явно не долетев до озера. Дора едва не расплакалась.
Вот тут-то ей и захотелось в Лондон. Со дня своего приезда в Имбер она ни на минуту всерьез не задумывалась о том, чтобы уехать. Но теперь, доведенная приступом этой солипсической меланхолии едва не до отчаяния, она испытывала потребность действовать; и ей казалось, что единственный поступок, который она может совершить, — это сесть в поезд до Лондона. При этой мысли кровь бросилась Доре в голову. Она почувствовала, как пылают у нее щеки, как бешено стучит сердце, ставшие сразу куда более реальными. Она надела жакет и осмотрела содержимое сумочки. Денег у нее предостаточно. Ничто ее не держит, она свободна и может ехать. Она села на постель.
Только вот следует ли ей ехать? Пол очень расстроится. Но в общем-то их отношения с Полом за последнее время и так стали хуже некуда, и такая встряска, мелькнула у нее мысль, пойдет ему на пользу. В глубине души она желала наказать его. В последние два дня он был с ней весьма неласков. Доре необходимо было показать ему, что она еще способна на самостоятельные поступки. Она ему не рабыня. Да, она поедет, и мысль эта, теперь вполне оформившаяся, была восхитительна. Она, конечно, надолго не задержится, может, даже и не заночует. Не будет устраивать из этого драмы. Вернется эдак небрежно, беспечно, едва ли не сразу. Сейчас загадывать не нужно, как это будет. Зато как это ее взбодрит и какой пощечиной будет Имберу! Она собрала небольшую сумку и тихонько отправилась пешком на станцию, оставив записку: «Уехала в Лондон».
Дора, конечно же, не позаботилась о том, чтобы справиться о поездах. Но ей повезло — едва она, довольно-таки запыхавшись, пришла на станцию, подошел скорый поезд на Лондон. Она удивилась, когда, выйдя на платформу в Паддингтоне, обнаружила, что добралась до полудня. Она постояла немного — толпа обтекала ее, — упиваясь в спешке и сутолоке гамом голосов и шумом поездов, запахами смазки, дыма и гари, прокоптелой толчеей и милой сердцу, живительной анонимностью Лондона. Она сразу почувствовала себя как рыба в воде. Затем она отправилась к телефонной будке и набрала номер Салли. Салли, которая теперь преподавала в начальной школе, дома бывала в самое разное время, и ее вполне можно было застать. Но телефон не отвечал. Дора была и рада и не рада — теперь-то она могла с более чистой совестью звонить Ноэлю.
Ноэль был дома. Судя по голосу в телефонной трубке, он был страшно доволен, прямо-таки в восторге. Она должна прийти к обеду, немедленно, дома полно всякой всячины, работы у него во второй половине дня нет — чего же лучше? Не помня себя от радости, Дора вскочила в такси. Вскоре она подъезжала к дому, где жил Ноэль, — большому особняку кремового цвета ранневикторианской постройки с огромным портиком в тенистом глухом тупике у Бромтон-роуд. Квартира у Ноэля была на последнем этаже.
Встреча была восторженная. Дора и на порог-то ступить не успела. Упала прямо в объятия Ноэля. Он подхватил ее, поднял на руки, швырнул на софу и принялся скакать вокруг, словно большой пес. Они смеялись и говорили разом, стараясь перекричать друг друга. Дора была просто поражена — как же ей хорошо!
— Черт подери! — воскликнула она. — Сколько шума! Как здорово!
— Чего ж тут удивляться, — сказал Ноэль. — Ты же прямиком из этого ужасного монастыря. Дай-ка я посмотрю на тебя. Побледнела, похудела. Ах ты, моя дорогуша, как же я рад тебя снова видеть.
Он поставил ее на ноги и неистово поцеловал.