60 
— Здесь жилище Владыки Леса? — спросил Перкар.
Охотница пожала плечами:
— Да, временами он живет тут.
— Сырые, нездоровые края, — сказал вдруг кто-то.
Перкар, удивленный, обернулся и увидел ворона — огромного, размером с собаку.
Ворон сидел, улыбаясь, на нижней ветке, и глаза его поблескивали, как два драгоценных камня в черной воде.
— Охотница, кого ты привела для меня?
— Несколько забавных вещиц; ты поместишь их к себе в гнездо и покажешь богам, когда начнется пир.
Ворон взволнованно поднял одну лапу, сжал когти, а потом вновь уцепился за ветку.
— Не вижу я никаких забавных, интересных вещиц, — пожаловался он.
— Как хочешь, — сказала Охотница. — Тогда я с тобой прощаюсь.
— Погоди, — прокаркал Ворон. — Может быть, у них с собой есть что-нибудь забавное.
Охотница вздохнула и повернулась к Капаке:
— Лучше дать ему что-нибудь. Иногда он совсем впадает в детство.
Капака кивнул и развязал мешок с дарами, украшенный вышитыми облаками и перьями. Он порылся в мешке.
— Вот, — сказал он наконец. В руках он держал переливающуюся брошь — серебряную, с кровавого оттенка гранатом.
— Милая вещица, — признал Ворон. — Очень милая.
— Я тебя знаю, — вмешался Эрука.
Ворон, казалось, находился в затруднении — он попытался скосить глаз на Эруку, хотя ему не хотелось отрываться от созерцания броши.
— Ты меня знаешь? — спросил Ворон.
— Да, — ответил Эрука.
Прокашлявшись, он запел:
- Я — Ворон, тот, кто однажды взлетел на небо
- И солнце сглотнул, точно ломоть теплого хлеба.
- Я — Ворон, вот я каков!
- Я землю принес в когтях своим слабым детям,
- Шутя ее развернул, точно щит из меди.
- Я — Ворон, вот я каков.
- Когда я зол, тогда я во тьму взмываю,
- И молний красные стрелы небо пронзают.
- Я — Ворон, вот я каков!
- Я выкрасил пташек, певших перед рассветом,
- Чтоб каждый голос жил в теле нового цвета.
- Я — Ворон, вот я каков…
— Вот так я, вот я каков, — повторил Ворон. — Старая песня, давно ее сложили. Я уже забыл ее.
— Ты Карак, Вороний Бог, — сказал Эрука.
— Я знаю, кто я такой, — брюзгливо ответила птица.
— Да, и я тоже знаю, — сказала Охотница. — И если ты не будешь задерживать нас своей болтовней, я принесу тебе новое перо — на конце крепкой, прямой стрелы.
— Отдайте мне эту красивую вещицу, — капризно проворчал Ворон.
Капака протянул руку, подавая угольно-черной птице серебряную брошь. Ворон взял ее в свой клюв.
— Я проглотил солнце, — пробормотал он. — Вам следует помнить об этом.
— О, мы помним, — ответила Охотница. — Помним, что раскололи тебя на куски, чтобы взять его обратно.
— Как грубо, — недовольно ответил Карак и, подняв свои огромные крылья, улетел в лес. Перкар еще долго слышал, как они шумят, когда Ворон уже исчез из виду.
— Правда ли это? — спросил Перкар. — Неужто все это так и случилось?
Охотница улыбнулась.
— Мир был совсем другой в те далекие дни. Возможно, все это было не совсем так.
— Что ты имеешь в виду?
— Само событие и рассказ о нем часто не совпадают, — пояснила богиня.
Перкар все равно ее не понял, но не стал уточнять. Он привык к богам: они жили повсюду. Но ему непривычны были боги, которые объявляли, что сотворили мир или проглотили солнце. Какими бы сильными они ни были, такое казалось невозможным. И все же это были древние боги, боги гор, о которых редко говорили, редко пели. Потому что предпочитали воспевать богов собственного пастбища, которые тебя слышат и исполняют твои просьбы.
Горные боги внушали Перкару страх, но они же и притягивали его. Сны его не были игрой воображения. Боги, которые способны проглотить солнце, должны иметь оружие под стать их силе. Таким оружием можно убивать других богов, отчего бы нет?
Охотница вела их по крутой тропе к поляне, находящейся в глубокой низине. Мох устилал ее, как ковер; нога Перкара утопала в нем. На середине поляны росло дерево, и его ствол был больше, чем отцовская дамакута. Дерево — похоже, это был дуб — стояло высокое, раскидистое, совершенно загораживая собой солнце.
— Тут надо подождать, — сказала Охотница.
Они стали ждать. Два-три раза Апад пытался завязать разговор, но слова замирали, поглощенные тишиной, которую, казалось, распространяло вокруг величественное дерево. Звучали птичьи песни — но настолько вдали, что казались напоминанием о птичьем пении. Дерево это словно являлось средоточием мира. Вокруг был разлит такой покой, что Перкар поневоле начал дремать. Стараясь не заснуть, он стал рассматривать дерево: его толстые корни, могучий ствол, ветви, которые можно было угадать в густой листве. Но вскоре у него опять отяжелели веки.
60 
