Особенно,... 
87 
Снимая немощный дерновый блой, парни одновременно усердно месили и разжиживали ногами влажный солонец — за несколько минут он превратился вокруг трактора в густое, но быстро засасывающее месиво. Парни начали вязнуть в нем до колен. Несмотря на азарт, с каким они взялись за спасение трактора, дело вдруг стало продвигаться очень медленно: ступив ногой в солонец, человек не успевал выбросить и одной лопаты, как уже тонул и ему оставалось заботиться только о себе. И чем больше топтались ребята в солонце, тем более засасывающей и бездонной становилась топь вокруг трактора. Даже не верилось, что где-то под нею есть твердая материнская почва. Очень скоро ребята до неузнаваемости измазались в холодном солонце и едва могли передвигать ноги: сапоги у них до краев голенищ были забиты грязью.
С каждой минутой все огорчительней звучали голоса вокруг трактора:
— Ну, что за место? Хуже болота!
— Это не земля, а какая-то зараза! Работая напористо, с удивительной ловкостью;
Костя Зарницын ухитрялся больше всех выбрасывать солонца и больше всех болтать: он был воистину в ударе. Сначала он вместе со всеми проклинал солонцовую топь, в которой, по его словам, вместе с трактором потонет и вся бригада, но когда солонец назвали заразой, он как ни в чем не бывало вдруг резко изменил свою позицию и тон.
— Какая вам здесь зараза? Чего вы болтаете? — заговорил он, моментально овладевая вниманием бригады. — Если хотите знать, это настоящее чудо, а не грязь! Сразу-то и я не разглядел, а вот теперь хорошо вижу… — Между пальцев его правой руки, которую он на виду у всех сжимал в кулак, выдавливалось жидкое месиво. — Видите, какая прекрасная грязь?
— Еще бы! Вымазались в ней как черти!
— Вот и хорошо! Полезно!
— Да что тут полезного?
— Не понимаете? — с усмешкой сожаления переспросил Костя. — Так это же целебная грязь! Даю слово! Вы разве не слыхали, что здесь, на Алтае, очень часто встречаются целебные места? Верно, Иван?
— Верно, — хмуро подтвердил Соболь.
— На каком-то озере, говорят, даже лечатся?
— Лечатся.
— Далеко оно отсюда? — Далековато.
— Ну, для нас горя мало! — заметил на это Костя Зарницын. — Нам ездить вдаль незачем… Мы вот сегодня заодно два дела сделаем: и трактор вытащим и грязевой курорт откроем. Такую ямину вымахаем, что всем места хватит! Так что нечего зря нападать на Соболя. Если хотите, ему даже спасибо надо сказать за открытие целебной грязи. Спасибо, Ваня!
— Отвяжись! — бросил Соболь.
— Не житье у нас здесь будет — сказка! — продолжал Зарницын. — Вот наломаем кости на целине, а когда потеплеет — всей бригадой сюда. Засядем в ямине, как в общей ванне, — только головы одни будут торчать… Заявится Краснюк на стан, а там — ни души. Одна Феня Солнышко. «Где бригада?». — «Лечится». — «Где лечится?» — «На курорте!»
Картина, нарисованная Костей Зарницыным, дала такую волю живому и озорному воображению молодых людей, что вокруг трактора разом поднялся невообразимый хохот и визг. Кто-то даже от смеха не устоял на ногах и задом шлепнулся в грязь.
— Лежи, лежи! Лечись! — вцкрикнул Костя.
Новым взрывом хохота свалило в грязь еще нескольких парней…
Не смеялся один Леонид Багряной. Но и у него как-то сразу отлегло от сердца. «Хороша бригада! — сказал он себе с затаенной улыбкой. — Да она все что хочешь сделает!» И мысли его мгновенно полетели в будущее, но тут его вдруг ослепило светом фар: из темноты к месту аварии выскочил знакомый «газик» с самодельной кабиной.
Заглушённые тракторы смутно маячили в густом тумане, будто каменные глыбы в морской бухте. Все еще движущееся в северные края птичье царство, поднимаясь на крыло, лопотало, курлыкало, крякало, посвистывало и улюлюкало по всей степи. Чудо из чудес — рождение весеннего степного утра; на всю жизнь несчастлив тот, кто не слушал, как разговаривает сама с собой природа в радостный час своего пробуждения и ожидания солнца!
Бригада Багрянова, возбужденная колготной работой, галдела на все голоса, собравшись группами вокруг огромной ямы, похожей на воронку от тысячекилограммовой бомбы. В яме торчали и валялись березовые чурбаны с ободранной корой. Выволоченный из ямы трактор стоял в стороне от гибельного места, жалкий, грязный; Ванька Соболь осматривал его в одиночестве с виноватым и растерянным видом.
Николай Семенович Зима, обляпанный солончаковой грязью не меньше, чем все парни, присел на березовый чурбан, обтер пучком сухой травы руки и, раздавая любителям даровщинки папиросы, заговорил, смотря на Костю Зарницына:
87 
