42 
— Ты со своими мамелюками пойдешь первым. Пощады не давать.
Смуглое лицо озаряется улыбкой свирепой радости.
— Иль-Алла Бисмалла, — отвечает он и, повернув коня, возвращается к своему живописному воинству.
Полковник Дюмениль кивает трубачу, и, когда раздается сигнал к атаке, тотчас потонувший в многоголосом реве «Да здравствует император!», первые шеренги шагом берут с места.
* * *
За двадцать минут до того, как гвардейская кавалерия выступила с Буэн-Ретиро, мичман Мануэль Эскивель с неизъяснимым облегчением видит, как в здание почтамта на Пуэрта-дель-Соль входит смена.
— Патроны принесли?
Грубоватое лицо начальника караула, немолодого лейтенанта, выражает явное беспокойство. Он качает головой:
— Нам и самим-то не выдали ни одного заряда.
Услышав такое, Эскивель не хватается за голову, не заламывает руки. Другого ответа он и не ждал. Стало быть, обратный путь в казарму через весь взбесившийся город придется проделать безоружными. «Будьте вы трижды прокляты, — думает он. — Вы все — и начальники, и французы, и ополоумевшая чернь, и те потаскухи, что вас на свет произвели».
— Какие будут последние указания?
— Все те же. Запереться и носа не высовывать.
— Ах вот как? Разумно, особенно если вспомнить, что творится снаружи.
Лейтенант безрадостно машет рукой:
— Мое дело маленькое. Да и твое тоже. Приказано — исполняй.
— Что приказано-то? Что приказано?! Ничего нам не приказано!
Лейтенант, не отвечая, смотрит так, словно просит поскорее оставить его в покое. Эскивель с беспокойством оглядывает свой взвод — двадцать морских гренадер выстроились в патио, взяв к ноге бесполезные ружья. В довершение ко всему прочему, из-за сине-красных мундиров, перекрещенных белыми ремнями амуниции, и меховых шапок эту отборную часть издали ничего не стоит спутать с императорской гвардейской пехотой.
— Ну а что французы?
Лейтенанту, похоже, очень хочется сплюнуть, однако он сдерживается. И лишь с полнейшим безразличием пожимает плечами:
— Готовятся выступить к центру города. Или вид делают.
— Но ведь это же выйдет настоящая бойня. Ты же видел, как люди настроены? Просто пышут злобой…
— Меня не касается. Пусть об этом у французов голова болит. А? Ты не находишь?
Вполне очевидно, что новоприбывшему этот разговор неприятен. И он не собирается осложнять себе жизнь. Бросает налево и направо нетерпеливые взгляды, явно мечтая, чтобы Эскивель поскорее убрался отсюда сам и увел своих людей, а он запер бы за ним двери.
— Я бы на твоем месте здесь не засиживался.
Эскивель кивает так, словно ему прозвучало божественное откровение.
— Раздумывать тут особенно нечего, — завершает лейтенант. — Счастливого пути.
— Счастливо оставаться.
Мичман, бодрясь и стараясь не думать о том, что впереди, подходит к шеренге гренадер, взирающих на него с надеждой и с тревогой. От почтамта до казарм морской пехоты на Пасео-дель-Прадо — путь неблизкий, и лучше бы, конечно, оставаться здесь с остальной ротой — особенно если последует наконец приказ выйти на улицу поддержать народ или, наоборот, разогнать его, — но раз уж нельзя, то делать нечего: надо этот путь проделать, преодолев препятствия в виде дальнего расстояния, взбудораженной толпы и французов. Самых больших неприятностей следует ждать именно от них, ибо из Буэн-Ретиро они двинутся как раз навстречу идущему той же дорогой взводу. И даже думать не хочется, что будет, если встреча эта произойдет.
— Примкнуть штыки!
«По крайней мере, — проносится у него в голове, — если вдруг чего, все же не с пустыми руками пойдем, как кур, не передушат».
— Приготовиться к выходу. Не останавливаться. Что бы там ни творилось, что бы ни увидели, слушать только мою команду. Готовы?
Сержант — выдубленное походами и годами лицо покрыто шрамами, оставшимися на память о Трафальгаре, — смотрит на мичмана так, словно хочет спросить: «Сам-то знаешь, что делаешь?» Эскивель, чтобы ободрить взвод, растягивает губы в улыбку:
— На руку! Шагом марш!
И, мысленно осенив себя крестным знамением, во главе смены выходит на улицу, до отказа заполненную необозримым морем людей. Узнав мундиры морских гренадер, толпа почтительно расступается, давая проход. Эскивель видит: это простонародье, много женщин из южных, бедных кварталов, балконы и окна заполнены зрителями, как на праздник. Одни улыбаются, выкрикивают приветствия, рукоплещут испанской армии. Другие, настроенные не столь дружелюбно, требуют, чтобы солдаты присоединились к ним или хоть ружья отдали. Эскивель невозмутимо, ни на кого не обращая внимания, ведет взвод дальше. Со стороны Санта-Аны слышатся несколько одиночных выстрелов. Мичман, стараясь ни с кем не встречаться глазами, левой рукой придерживая на бедре саблю, уставившись в устье улицы Сан-Херонимо, идет дальше и только молится про себя, чтоб Господь позволил вовремя и без приключений добраться до Пасео-дель-Прадо.
42 
