Особенно,... 
66 
Торвен и Пин-эр переглянулись в недоумении. Китаянка колебалась: приветствовать князя книксеном, разученным в Париже, или лучше не надо? Зануда, втайне нервничая, принял официальный вид: грудь колесом, каблуки вместе, на лице – вежливая маска.
– Какие пленные? О чем вы?!
В следующую секунду память догнала его. 1813 год, октябрь. Вечер у походного костра. Тогда, в бликах пламени, бледное лицо Волмонтовича выглядело пепельным. А потом князь снял черные окуляры…
Торвена пробрал озноб.
«Вы, кажется, датчане? По поводу пленных?.. Я уже расстрелял эту сволочь…»
– О, у нас гости! – до князя, кажется, лишь сейчас дошло, кто перед ним. – Рад видеть всех в добром здравии. Что привело вас в это логово тирании?
Странное дело: сколько лет знакомы, а Зануда все не мог привыкнуть ни к мрачному юмору поляка, ни к самому Казимиру Волмонтовичу как явлению природы.
– Не время веселиться, – он решил брать быка за рога. – Эминент в Петербурге! Не знаете, где сейчас полковник? Вам грозит опасность…
– Да-да, полковник…
Волмонтович в задумчивости прошелся от стены до стены. Резко остановился, щелкнув пальцами на манер испанских кастаньет. Качнулся с пятки на носок.
– Полковник отправился на рекогносцировку.
– Простите?
Известие об Эминенте князь явно пропустил мимо ушей. Это было совсем не похоже на осторожного, предусмотрительного Волмонтовича.
– Располагайтесь!
Широким жестом пригласив гостей в апартаменты, князь убрел куда-то в глубь квартиры. Торвен последовал за ним. В гостиной князя не обнаружилось.
– Подождем, – вздохнул Зануда. – Я все-таки надеюсь получить вразумительный ответ.
Пин-эр с сомнением покачала головой, но все же присела на обтянутый набивным шелком диванчик у окна. Торвен выбрал место за столом – с таким расчетом, чтобы видеть входную дверь. Он покосился на китаянку – та сидела как на иголках.
В глазах девушки читалась тревога.
– А, вот вы где!
За время отсутствия Волмонтович успел облачиться в новехонькую шинель. На голове его красовался шелковый цилиндр – такой высоченный, что ловкий фокусник спрятал бы туда двух-трех кроликов и голубку в придачу. Без привычного черного плаща князь выглядел незнакомцем. В руках он нес два ларца, которые с грохотом водрузил на стол.
– Пардон, меня ждут дела. Нет-нет, сидите!
– Мне необходимо увидеться с гере Эрстедом!
– Так ждите его здесь.
В первом ларце обнаружилась пара пистолетов незнакомой Торвену системы. Князь взял оба, отошел к стене и замер – словно раздумывал, как половчее спрятать оружие под шинелью.
– Вы уверены, что полковник скоро вернется?
– А? – Черные окуляры неприятно сверкнули. – Разумеется, вернется. Если только не уплывет за угрями в Америку…
Не договорив, князь шагнул к столу так стремительно, что Зануда вздрогнул. Однако Волмонтович всего лишь вернул пистолеты на место. Пробормотав: «Ясна панна!» – он сорвал с головы цилиндр и церемонно раскланялся перед Пин-эр. В ответ с губ китаянки слетел тихий стон; точнее, жалобное поскуливание. Но девушка взяла себя в руки. Встав, она старательно изобразила книксен.
– Ваша супруга – ангел, пан Торвен! Мои поздравления!
– Благодарю…
«Откуда вы знаете, что я записал фрекен Пин-эр своей женой?!» – хотел спросить Зануда. И не спросил. Поведение Волмонтовича не располагало к логической беседе.
– Прошу прощения, ваше сиятельство, – он сделался до оскомины вежлив. – Вы здоровы? Может быть, подошло время лечения электричеством?
– Я? Нездоров?
Волмонтович с изумлением воззрился на доброжелателя. Даже окуляры снял, что случалось с ним редко. В глазах князя клубился туман, заволакивая взгляд бессмысленной мутью.
– Нет, вы только послушайте! Я нездоров!
Князь расхохотался. Смех его напоминал карканье вороны. Швырнув цилиндр на стол, он чуть ли не бегом пересек комнату и остановился у окна, спиной к гостям. Торвен замялся, не зная, как продолжить разговор, и в его ладонь лег сложенный вчетверо лист бумаги.
Стараясь не шуршать, он развернул записку.
«Chien – terreur. Prince – malheur».[36]
Флюидического «пса», который, если верить рассказу Эрстеда, был заключен в девушке, Торвен воспринимал скорее как метафору. Однако сомневаться в чуткости китаянки не следовало. «Метафора» чуяла беду. Что же стряслось с князем?!
– У меня болит сердце, пан Торвен.
Волмонтович смотрел на него в упор. Прятать записку было поздно. Но князь, кажется, не интересовался чужой перепиской.
66 
