Особенно,... 
95 
— Да ты пальцем-то не тычь — сломишь! — насмешничал дядя Гриша.
Ои ударился в огородничество. Знаменитой огородницей числилась у нас жена дяди Вани тетя Пана. Дяди Гриша приходил к ней, усаживался на завалинке и горделиво перечислял:
— Нынче картошки накопал двести пятьдесят ведер. Помидор двадцать банок закатал, трехлитровых. Бочку; огурцов насолил… Капусту вот скоро рубить. Морозец стукнет — и рубить. Там вилки выбухали — прям как поросята.
— Торговать, наверное, будешь, Григорий Григорьевич? — прятала усмешку тетя Пана. — Одному-то тебе куда столько?
— Да ну… я в жизни не торговал, — отвечал дядя Гриша. — Съестся. Подберется за зиму.
Подбиралось. Налетала орда: Шурка с новой «матаней», оглоед Славик, жена его. Жрали, пили, колотили, растаскивали.
Дядя Гриша считал это вроде бы в порядке вещей. Даже не без важности (я, мол, не бедняк какой) отчитывался:
— Вчера Шурке нагреб два мешка картошки. Да Славке насыпал. Да помидор унесли по две банки.
На него уже не удивлялись, не спрашивали: «Да кто они тебе такие, саранча эта? Кому стравливаешь?» Поздно было учить дядю Гришу — ему шел восьмой десяток. Да он никогда и не воспринимал науку, наоборот — сам других поучал. Махали рукой: «Горбатого могила исправит».
Так он и жил — странный, нелепый, преудивительный мужик дядя Гриша, — пока не свалил его внезапный удар…
— Яковлевич! — окликнул меня Гена. — Все спросить собираюсь… как твоя фамилия?
Я назвался.
Гену подбросило на кровати:
— Слу-шай!.. Ты же про меня писал.
— Когда, Гена? Где? Не припоминаю.
— Ну как же! Книжка у тебя есть, я название только забыл! Там случай описан, на рыбалке. Парень на моторке крутится возле берега, рыжий — ха-ха! рыжий!.. Петька это был Савельев! — крутится и кореша своего матерно нз кустов вызывает. А кореш — его с берега-то не видно — тоже матерно отвечает: подождешь, не облезешь!.. Ну, вспомнил?.. Дак это я в кустах-то сидел тогда! Я!
— Погоди, Геннадий… У меня же пригородная местность описывается. А ты вон где живешь.
— Дак я сколько в деревне живу? Пятый год. А до этого — рассказывал же — в городе жил… У нас тогда черви кончились. Он меня высадил, я червей наковырял малость, и тут меня… ну, присел, в общем, на корточки. А он орет и орет, хайлает. Я его и послал подальше. А ты, значит, там был? Ну, елки! Это надо же так! Мне ребята говорят: про вас с Петькой в книжке написано. Я прочитал — точно! Один к одному: местность, все! Только у тебя он Гошку вызывает, а он Генку кричал, меня! Ты спутал… Или нарочно поменял?
Василий Иванович слушал, слушал и не выдержал, взорвался:
— Тьфу! Вот он — герой наших дней! Образец для подражания! Сидит в кустах, обормот, сквернословит на всю округу! А его — раз! — и зафиксировали! Увековечили для потомков! Правильно! Так и надо! Давайте возвеличим их — матерщинников, алкашей! У нас ведь других нет, настоящих тружеников! Мы их не находим, не видим!
Василий Иванович рассчитывался с Геной за вчерашнее. Вчера еще они задрались, с утра.
На завтрак опять принесли кашу, залепуху непроворотную, то ли ячневую, то ли перловую — невозможно разобрать.
— Хоть бы раз гречкой побаловали, — недовольно проворчал Василий Иванович.
— Дома побалуешься, — утешил его Гена. — Собственной. Закажешь жене — она тебе наварит полный чугунок.
— Мы гречиху не сеем, — сказал Василий Иванович. — Условия неподходящие. И вообще… трудоемкая очень культура.
— Во! — нацелил в него ложку Гена. — Так и скажи: невыгодно! А то — условия… Слышь, Яковлевич! Не сеют они гречку. И мы не сеем, тоже, понял, на условия ссылаемся. А лопать все хотим.
Гена выступал беззлобно и не одного Василия Ивановича имел в виду, но тот принял все только на свой счет, помрачнел еще больше.
А вечером смотрели телевизор. Шел сборный концерт. Василию Ивановичу все не нравилось.
Пятеро молодых грузин в белых штанах пели песню.
— Бригада целая! — страдал Василий Иванович. — На одну песенку! И каждому полная ставка идет. Ишь, жеребцы какие! — В оглобли можно закладывать.
Грузин мы не пожалели. Действительно, сытые были ребятки.
По Василий Иванович имел неосторожность напасть на Хазанова:
— Вот кого не люблю! Перекосоротит морду, дурачком прикинется! Миллионер уже, наверное. Моя бы воля — я бы его давно запретил.
Гена, только что вдоволь нахохотавшийся, завелся:
95 
