104 
А рядом с Конан-Дойлем, с обломом копытастым – кобылка мышастенькая, в яблоках. Злющая, как… как рыба-акулька! Глазом влажным на меня косит – небось, примеривается, чтобы укусить половчее. Припоминаю: зовут стерву Колючкой. Верно прозвали… Ой! Это что ж мне – на нее верхом садиться?!
Да я ж… да ни в жисть…
– Поехали, Аза. Туз ждать не станет, – оказывается, Друц уже в седле, меня торопит.
Только и вышло у меня в ответ:
– Ой! ой, мамочки!..
И тут этот ром, этот маг в законе, этот дядька Друц, чтоб ему пусто было, ка-а-ак рявкнет! Ну просто аки зверь лютый! И прочь поскакал. А я с перепугу – следом. Бегу я за ним, значит, бегу – и не отстаю, хоть он и на коне! И усталости нету, будто всю жизнь с жеребцами наперегонки гасала! Друц всего разок и оглянулся, кивнул мне – так держать! – и дальше скачет. Впереди, но недалеко; саженей шесть будет. Ну, думаю, догоню я тебя, морэ! Как наддала!.. А ведь и вправду догоняю! Одна беда: бегу я по-чудному, и топот от ног моих навроде лошадиного. Глянула вниз: вот где "ой, мамочки!" Ног-то у меня – четыре штуки! и все с копытами! и сама я – мышастая, в яблоках…
За что, Друц?! За что ты меня в лошадь превратил?! В эту самую Злючку-Колючку?!
Чуть не упала с перепугу, даром что о четырех ногах!
Глядь: а Друц уже рядом, скалится-веселится.
– Что ж ты, – кричу ему на бегу, – со мной-то сделал, ирод?!
Человечьим голосом кричу, по-старому. И то слава богу! Я уж боялась: заржу сейчас кобылой!
– А ну сей же час обратно в девку превращай! Ишь, удумал…
– Превращу, – хохочет Друц-насмешник. – Когда до места доскачем!
– Честно?! Обещаешь?!
А он опять вперед вымелся. И только эхом:
– Мое слово – железо…
Сразу как-то спокойнее стало. Вот приедем (прискачем?!) – быть мне снова человеком. А так – даже интересно! Рыбой я уже была; побуду кобылой!
Рванула я вперед со всех с четырех. Конан-Дойля обошла впритирочку, и давай пылить! Сперва по проселку, а дальше через какие-то плетни, огороды, напрямик! За спиной мужичье местное матерится, татары горланят – а я только ржу-веселюсь. Хорошо мне! Уже и обратно превращаться не больно-то хочется. И на Тузиху наплевать ровным счетом – пока мы еще до ейной Балаклавы доскачем!
Друц на вороном догоняет-кричит, только я не слышу, что: ветром уши заложило. Вот и дорога, что на Балаклаву ведет – гляди-ка, быстро домчались! А вот и…
В последний миг Друц меня за повод ухватить успел.
Удержал, морэ. Так бы и скатилась вниз по осыпи, да с обрыва – на скалы!
Вдребезги.
Стою, дух никак перевести не могу. Уморилась все-таки, лошади – они, выходит, тоже не двужильные! Друц рядом мне вычитывает, ругается, только я его не слушаю, хотя головой и киваю – верно, мол, виновата, впредь осторожней буду; а сама потихоньку к нему боком прижимаюсь. Сразу сон давешний вспомнился, только весь страх со стыдом куда-то подевались, забылись – другое помнится: как он меня к себе прижимал-ласкал, и как потом…
Кобыла ты, Акулина! Кобыла и есть! И не к Друцу ты прижимаешься, а к вороному Конану-Дойлю; и фырчит на тебя тот Конан так, что едва услыхала – мигом отпрянула.
Умолк Друц. Отдышался. Скосился на меня, моргнул, да и спрашивает:
– Ты чего это, девка, творишь? Что, небось, сон срамной видела? Себя, меня…
– …и Рашельку с Федькой! А ты!.. ты!..
– Ясно. Ты вот что, Акулина… Ты не бери дурного в голову! Сон это. Сон – и больше ничего. Такое со всеми крестниками в первый год случается, на переломе. Потерпи несколько месяцев – всякое сниться будет, иной раз со стыда сгоришь. Потом само пройдет-забудется.
– И у тебя? у тебя, Друц, забылось?! Когда ты не крестным – крестником был?! Забылось, да? да?!
Лицо у него – не лицо, кремень.
Того и гляди, искры сыпанутся.
– Забылось, нет ли – не твоего ума дело. Мне стократ хуже пришлось, я в крестники уже тертым калачом угодил, да и в крестных у меня не баба – ром-мужик ходил. Не понять тебе, Акулина. И не старайся. Ты, главное, сны те с явью не путай. Ладно, успеем наговориться. После. Как от Туза вернемся. Поехали, что ли?
И мы поехали.
Поскакали мы.
Сперва шагом, дальше рысью – но больше я уж так не мчала, как попервах. С обрыва сверзишься – костей не соберешь! Будь ты хоть лошадь, хоть человек, хоть рыба-акулька! В другой раз Друц и не поспеть может, за повод-то схватить…
Вон и залив с мостками рыбачьими показался. Как увидела, сразу поняла: никакая я не лошадь, а просто скачу себе на Колючке, в седле сижу – будто с детства верхом ездила! И Колючка не выкобенивается, укусить меня или там сбросить не пробует. Только все равно – скучно! Когда сама по степи кобылицей скачешь… Наколдовал-таки мне Друц – да иначе, чем думалось.
104 
