Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
108 
Эй, Валерьяныч! – не ты ли принц-король? целуй гречанку – оживет!
* * *
Тут девка-Акулька парня острым локтем в бок ткнула. Со значением. Страх девку разбирает, пот на лбу бисером – а на месте не сидится! Подумал Федор, подумал, кивнул шустрой землячке, и начали они бочком, бочком – к столу. Надо детей, не надо, там видно будет. Права Акулина: хуже нету сидеть в сторонке и ждать от бога дулю.
Валерьяныч-доктор тут гроб и вовсе на краешек стола сдвинул. Одной рукой; левой. Задумался Федор: а он сам так сумеет? тяжеловато, однако. Пока думал, Валерьяныч нагнулся, из ящика ракушек пустых набрал, и на столешнице раскидал. Как попало. После лоз с навеса надергал; возле ракушек примостил. И песочком-землицей присыпал.
В игры доктор играет.
Под нос себе: "Эни-бени, кукарача, место мудрого – дом плача…"
Пригляделся Федор: все Валерьяныч левой рукой делает. Шуйцей, значит. А в деснице тросточка зажата, набалдашник – морда черного пуделя. Из кости, резная, да так искусно – пуще живой! Что-то такое Рашель в поезде про пуделей черных рассказывала… нет, не вспомнить.
Народ тоже поначалу на доктора вовсю глазел, так что парня с девкой гнать не надумали. Подкрались тихо, встали за спиной у Рашели с Друцем. Разули уши про запас, на всякий случай. Видать, теперь их с Акулькой черед за спинами крестных стоять. Эх, зря Княгиня на Федьку в баркасе окрысилась, про князя слушать не захотела!.. зря.
Да вот не сложилось, а сейчас – уж точно не время.
"…Вышел месяц из тумана, осветив стезю обмана…" – бегает доктор припеваючи, слюной брызжет, а рядышком облом «клетчатый», что поздоровее, с Друцем шушукается:
– …тот самый? Которому барон Чямба заказ передал?
– Заказ? – цедит Друц. Лениво так, вроде между делом. – Какой-такой заказ?
– Да не лепи горбатого, Бритый! Тебя ведь по острогам Бритым кличут?
– Если бреюсь, значит, кличут.
– На жеребца, говорю, заказ. Ты за дело взялся?
– Ай, морэ, жеребец жеребцу рознь! Чистый орловец, что ли?
– Ну!
– В американке бегает? ноги от путового сустава бинтуют?
– Ну!
– Нет, морэ, не я в деле. Я все больше свиней ворую, на колбасы. Хочешь, тебе украду?! жи-ирную!
– Ладно. Я другое скажу: молись, ром, чтобы в этой прихватке мокрой ты сухим вышел. Поздно уж заказ на сторону сливать. Выходит, у нас к тебе интерес козырный, да впридачу двойной. Не рыпайся попусту. А то Щелчок – он у нас нервный. Мама его в детстве часто по голове била. Вот он теперь сперва из шпалера – а после разбирается.
– Уже боюсь, морэ. Всех рысаков для тебя сведу, только не пугай.
– Ну, смотри…
ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ
Ох, и стремное это дело: такому человеку, как Клетчатый, в глаза пялиться! Смотришь в глаза, а словно в два ствола заглядываешь! Выстрелит? не выстрелит? ну и само собой примечается:
…рулетка.
Стол зеленый. Крутится колесо, господа и дамы делают ставки, стучат фишки, шуршат ассигнации, звякают монеты, подпрыгивает шарик. Азартом дышат лица игроков: черное? красное? куш желанный? кукиш от судьбы? «зеро» мигнет-оскалится? дулом револьверным в висок упрется? Эх, судьба – индейка, а жизнь – копейка! Чужой азарт, чужие страсти. Для дураков.
Умный-то всегда при своих останется…
* * *
"Клетчатый" разом умолк; широкую ладонь себе за шиворот сунул. Взопрел, наверное, от разговора. Или мурашек поймать решил, которые по коже. Зашуршали сверху лозы под ветерком; набежала тучка-штучка на солнце ясное, собой закрыла. И откуда взялась-то, приблуда? Клубится краями, уши выпятила, пасть разинула, свет ясный клыками перемалывает.
Не тучка, пудель черный.
Пошли тени по земле гулять, друг с дружкой перешептываться.
Повернулся Ознобишин, Петр Валерьяныч, к Тузихе параличной:
– Кали мера, тетушка Деметра!
Закаменел Федор. И не оттого, что детский доктор со старухой по-гречески поздоровался. Оттого, что голос он украл, Валерьяныч-пройдоха; так вот прямо взял и украл.
Гоже ли красть у покойницы?!
Помнил парень – на берегу у мостков, где с рыбаками драка учинилась, тем же голосом гречанка сказывала:
– Идемте. Туз вас ждет. Я встретить вышла…
И вот на тебе!
Тузиха и раньше-то белая была, а теперь синяя сделалась. Жилы на лбу веревками. Желваки на скулах – галькой. Куда и паралич девался! – приподнялась в кресле:
– Елена!
Детский доктор ей пальцем погрозил: молчи! Спугнешь, дескать. И снова побежал круги наворачивать. Не гроб – муха пойманная, не Валерьяныч – паук-крестовик, мотает петли на добычу, в кокон пеленает.
108 
