146 
Проповедник на горе, которому она помогала строить церковь, никогда не говорил ей, что это обещано в Евангелии. Ему не было даровано откровение — ни сила, ни истина не были открыты лишь ему. По воскресеньям и в ночи возрождения он взывал к Духу, моля, чтобы тот снизошел; Дух, занимавшийся в сердцах прихожан, побуждал их говорить, и часто возглашенное одним не сходилось с тем, что говорили другие; один объявлял: Бог любит нас, какие бы ни, а другие кричали: гнев Его безудержен. А пастырь никогда не говорил, что тут истинно, а что нет. Ежели слова шли из сердца, значит, Дух подвиг их; слова означали то, что должны были означать, объяснял священник, и, может быть, каждый оглашал ту правду, в которой именно теперь нуждалась душа ближнего. Силе Господней не положить предела; Слово Божие — огромная пестрая птица, предстающая каждому в ином обличье.
В горах глаголали иными языками, в «Пауэрхаусе» тоже — и могли научить этому, более того — утверждали, что любой может этому научиться, и не требовали излить из сердца своего дивную сладость, дабы Господь раскрылся в тебе, подобно плоду спелому, и через уста изошел. Это… ну не то чтобы фокус, но тебя направляли, подсказывали, что делать, и она научилась говорению, так же как научилась брать кровь и делать уколы; раньше она ни за что не поверила бы, что такое возможно, а теперь глаголала на Божьем языке так же долго и громко, как прихожане той церквушки, однако не падая на пол, без рыданий и обильной испарины. Когда у тебя это получалось впервые, вокруг собиралась вся группа, тебя обнимали, смеясь и ликуя, — тебя обнимал даже Рэй Медонос, отныне совершенно в тебе уверенный. Совершенно.
Но прежде всего ей объяснили, что она никогда не видела мертвых, ни в ту ночь у горной церкви, ни в какую другую — и, уж конечно, не в Конурбане. Никого; в том числе и Роберту.
Что бы ни воображали прочие, возомнившие себя христианами, мертвые мертвы и лежат в могилах, существуя лишь потенциально до Последних Времен. {344} Библия толкует это яснее ясного, возьми и прочти, а всякое другое толкование — мол, души или духи улетают в рай или в ад, чтобы в день Страшного суда воссоединиться с телом, — не более чем толкование, в котором Писание не нуждается. В нем все прямо сказано, а как же иначе?
Мертвые мертвы: мертвы, как мышка, найденная со сломанной спинкой в мышеловке, мертвы, как дохлая собака на обочине, расклеванная вороньем. В чем же проявится Божья власть дать нам вечную жизнь, если она у нас и так есть? Мертвые не бродят по земле в смутных поисках и ни о чем не просят Бобби. Им ничего не нужно. Они ничего не знают. Они даже не ждут ничего. Не покойники являлись ей, а видения — симптомы душевной болезни с очень глубокими корнями, идущими из ее прошлого; дабы благодать Божия могла наполнить ее всю, их нужно удалить. В «Пауэрхаусе» умели и это.
Сотня миль до Харрисберга, еще сотня от Харрисберга до Моргантауна в Западной Виргинии, сотня от Моргантауна до Чарльстона, но уже медленнее, последняя сотня через Хантингтон {345} и вниз до округа Бреши и Бондье, сотня миль по прямой, но если взбираться на каждый холм и спускаться в каждую яму, как доводится ее «котику», то куда больше.
Расстояние на этой дороге измерялось туннелями: один длинный, один короткий и один двойной, но всякий раз их оказывалось на один больше, чем следовало по расчетам, и вот этот-то один и был последним. Голубой хребет, Лавровая гора, гора Киттатинни, Тускарора {346} — над сводчатыми входами были высечены названия, но ей не хотелось их запоминать, не хотелось даже ехать через них. Пришла ночь, и она проснулась окончательно, словно вошла в свое тело откуда-то сверху и сзади; прояснились очертания предметов, геометрии дорог и огней — впереди красные, в зеркале белые, — и оказалось, вести машину легче, когда нечего ни узнавать, ни вспоминать.
Помолись. Время, посвященное Ему, летит быстрее — так говорят. Благо даруется, когда сердце твое открыто явлениям Духа.
А если ты не в силах? Что это — сопротивляется дьяволова часть, брыкается, точно капризный ребенок, которого приходится волочить за собой изо всех сил? Может, да, а может, и нет, может, это вовсе не ты, а что-то поселилось в тебе тайком, словно кукушонок в зябликовом гнезде. Стоило ей только сказать в группе, что, когда ей было лет девять-десять, она спала в одной постели с дедом (он же — ее приемный отец), как все прямо бросились к ней, Рэй нос навострил, услышав это, как учуявшая свежий след гончая, и, подавшись вперед, взялся зарасспросы. Постель. Конечно, Рэй знал, что причина скрыта именно там, и знал, кто ее скрыл, но толку от этого было мало, если она ничего не понимала: ведь он никак не мог просто сказать или передать свое понимание против ее воли, она сама должна была все выяснить, заново пересмотрев прошлое.
146 
