94 
«Он может говорить?»
«Пока не слышали».
«Он ранен? Да, ранен».
Ди подошел к пареньку (лет, наверное, пятнадцати, а может, и меньше) и, подобрав полы мантии, встал на колени на каменном полу возле него. Левая лодыжка и ступня оборотня были обернуты большим лоскутом материи, насквозь пропитанным кровью. Босая нога, видневшаяся из-под повязки, посинела. От раны дурно пахло.
«Как он поранился?»
«В ловушке, — сказал врач. — Она захлопнулась с такой силой, что сломала astragalus.[46] Кость вышла насквозь. Так что это был не дух. Не фантом и не phantasticum».
«У вервольфов, раненных охотниками, — вопросил священник, — не появляются ли на человеческом теле те же раны, которые получило их звериное обличье?»
«Как может рана, причиненная проекции, отразиться на живом организме?»
«Repercussio,[47] — сказал священник. — Рассказывают об одном мужчине; он пошел на охоту и наткнулся на свору диких кошек, те напали; он ударил мечом и отрубил правую лапу вожаку. Потом приходит домой и видит, что его жена сидит у огня, прижимая к груди правую руку, а там вместо кисти культя. Достоверно засвидетельствовано».
Император, утомленный их латынью — языком, изобретенным лишь для того, чтобы запутывать и без того сложные проблемы, — спросил Джона Ди:
«Он умрет? Он может умереть?»
«Может — и умрет».
«Его можно вылечить?»
«Я не знаю, ваше величество, поддаются ли теперь лечению его лодыжка и ступня. Ваши лекари лучше в этом разберутся».
«Коли эта рана — Господня кара…» — проговорил священник и пожал плечами.
«Он не должен умереть, — сказал император. — Он единственный из них, кто попал сюда живым».
Юноша, очевидно не знавший ни латыни, ни немецкого, лишь молча смотрел; Джон Ди подумал: понимает ли он, кто перед ним? Но прежде всего, зачем император велел доставить мальчика сюда? Почему позвал для осмотра английского врача? Рана ужасная, парнишке, видимо, очень больно; Джону Ди казалось, что он видит, как у того бьется сердце.
«А еще, — сказал Джон Ди, — он может умереть от меланхолии. Здесь, где нет солнца».
«Но это, — произнес священник, — это, это…»
«Это недуг излечимый».
«Столь глубокая меланхолия, — сказал император. — Лишь Камень мог бы излечить ее».
Джон Ди поднялся с колен. Он понял, зачем его привели сюда. При первой встрече с этим странным королем он обещал, что сможет произвести Камень, исцеляющий все недуги, философское дитя, фонтан жизни, блюдо с пищей богов, сияние Господне на земле, единственное, о чем мечтал император. Так велели ему сказать ангелы. Он не мог отречься от своих слов — здесь и теперь.
«Я могу его вылечить», — сказал он.
Все остальные — стражники, врач, священник, надзиратель, волчонок, римский император с печальным взором, — все уставились на него, и Джону Ди показалось, что от давления света их глаз на его сердце он сам может на миг преобразиться, стать драконом, пылающим факелом, тем, что поразит и смягчит их глупые лица.
«Да, — сказал он. — Предоставьте его моим заботам, и за двадцать дней я его вылечу».
Никакого Камня нет: во всяком случае, в эту эпоху. То, что ангелы велели ему пообещать императору, они добыть не могли: теперь Джон Ди это знал. Если его и создавали некогда люди, чья мудрость превосходила нашу, в Эгипте, Афинах или бог знает где, — значит, они не могли передать его нам; или же переданное утратило свои величие, и мы уже не можем следовать прежним рецептам, понимать былые иносказания. То, чего хотел император от Джона Ди и сотен других ученых, шарлатанов, обожженных возгонщиков, парацельсианцев-иатрохимиков {220} и златоедов-китайцев, которых он содержал, ему получить было не суждено: слишком холоден век, слишком стар.
Но способы излечения меланхолии существуют: даже и melancholia fumosa, желчной угрюмости, сухой и влажной ее разновидностей, будь она черна, словно ад. Джону Ди не досталось то, чего он желал всем сердцем, — как и самому императору; возможно, попросив об этом, он согрешил против великодушия Господня и теперь был проклят. Но меланхолию он все же излечить мог.
Из десятков башен, возвышавшихся над замком, он выбрал дальнюю, с плоским верхом, открытым небу. Его поселили прямо в ней, под самой крышей, освободив пыльную комнатку от ржавевших в ней доспехов и оружия. Сквозь узкие окна комната хорошо освещалась солнцем, двигавшимся к Деве; однако ночи уже становились суровыми и следовало спешить.
94 
