Доктор Ди бросил писчее перо, взял другое и записал.
«О каком камне ты говоришь?»
«О твоем рисунке, твоей литере. Старче, не пиши. Перо не запишет всего. Чернила обратятся в воду. Слушай же мое предсказанье; запишите слова мои в своих сердцах».
С неохотой Джон Ди положил перо. Герцог Ласки приблизился к кристаллу.
«Слушайте же, — сказала она. — Будут два ветра. Сначала один, потом другой. Первый принесет время, второй унесет обратно. Ной узрел воду, Эгипет — землю [279] . Ветра не слабее тогдашних».
«Огонь», — сказал доктор Ди.
«Не теперь. Запомните слова мои. Первый ветер сотрясет башни, сотрясет дворцы. Короны упадут с голов. А головы — с плеч».
«Что же нам делать?»
«Бегите с этим человеком. Он позаботится о вас. Он защитит вас».
На мгновение доктор Ди не знал, что и подумать. Бежать с этим итальянцем? Потом он понял, что речь идет о Ласки. Ласки пригласил их поехать на его родину, навстречу почестям, здесь недоступным.
«Сможем ли мы обогнать ветер? — мягко спросил он. — Мадам, если время пришло…»
«Ты мудр, старче, — ответила она. — Его дворец не устоит. Если его снесет первым ветром, я отстрою его. Если же вторым, он займется этим сам; меня здесь уже не будет».
Сквозь стены старого дома они слышали постукивания и стоны, часто сопровождающие визиты духов, услышали, как сквозняки мечутся с этажа на этаж, задувая свечи, сбивая на полу ковры; в мансарде плачет девушка, укрыв голову; кот бежит, чтобы спрятаться у камина.
«Ветр дышит, где хочет»,[280] — выдохнул герцог Ласки; он перекрестился и поцеловал большой палец.
Глава четвертая
Сентябрь: представьте себе Помону[281] и все плоды ее; но пусть холодный ветер добавит румянца к ее щекам и разлохматит ее волосы. По Темзе гуляет пронзительный ветер.
«Меркурий, — сказал Александр Диксон. — Тевтат, изобретатель письменности, искусства припоминания.[282] Сократ. Я сделал его болтуном и педантом. Они — мои собеседники».
Джордано Бруно засмеялся. Он и сам любил вводить в свои диалоги педантов — чтобы они подавали глупые реплики, нуждающиеся в опровержении.
Александр Диксон писал диалог о Памяти,[283] который в немалой степени опирался на одну из работ Бруно, опубликованную в Париже,[284] — титанический, намеренно переусложненный труд, который никто, кроме автора, не мог понять в полной мере. Он подарил один экземпляр Диксону, сопроводив его полной нежности похвальной надписью.
«Меркурий, конечно, — сказал Бруно. — Он же Гермес. А с чего вы начнете?»
«С эгипетской ночи», — вздрогнув всем телом, ответил мастер Диксон.
Он расскажет, что до того, как искусный бог Тевтат изобрел письмена, разрушившие память человеческую, что привело к бесконечным неурядицам, мудрые жрецы и живые Боги Эгипта записывали свои мысли в уме, на языке, ныне утерянном для нас. Наши языки — греческий, латынь, английский — всего лишь рычание чудовищ, едва прирученных, и первоначально оно служило лишь тому, чтобы кричать: Дай мне, дай! — или: Берегись, берегись! Позже их расширили, чтобы имитировать мысль, подобно тому, как обезьяна подражает человеку. Слова же священного языка Эгипта были не звуками и не бессмысленными значками, но живым отражением в душах вещей, которые они олицетворяли.
«Hieroglyphica [285] — сказал Бруно. — А теперь вниз».
Калитка из сада французского посольства выводила на Уотер-лейн, проходившую под высокими стенами особняка, — к реке. Они пробрались через кучи кирпичей и бревен (берег реки постоянно менялся, его то застраивали, то расчищали, и Бруно часами смотрел на эту работу из своего высокого окна, а в его внутреннем городе в это время шла та же работа). Вниз по скользким ступенькам лестницы Бакхерст, где иногда удавалось нанять лодку, идущую вверх по реке.
«Понравится ли диалог вашим покровителям? — спросил Бруно. — Мне кажется, он придется им не по вкусу».
«Если в книге отразится суть, они примут ее радостно, — с сомнением произнес Диксон. — Я посвящу ее сэру Филипу».
«Сэр Sed-Ne — сказал Бруно и засмеялся. — Сэр Но-Нет».
Они были и его покровителями — сэр Но-Нет и его окружение, сэр Фулк Гревилл,[286] граф Лестер. В некотором роде и королева, которая уже видела его. Эти господа организовали для него дальнейший курс лекций в Оксфорде, несмотря на то что произошло, — поначалу они ходили на каждую лекцию, возможно именно из-за того, что случилось; и все же его слушатели не имели ни малейшего представления, что же с ним делать, с его стремительными лекциями на монашеской латыни, неправильным произношением, то и дело вызывающим смех в аудитории. Его сражения с Аристотелем напоминали борение Иакова с ангелом;[287] а потом — он не мог или не хотел слышать предостерегающие шепотки своих слушателей и ступал на опасную стезю, забывая обо всем, говоря о том, как привлекать в душу небесные силы, о метемпсихозе, о ковке связей с воздушными духами. Все это было гораздо хуже Коперника.
279
Ной узрел воду, Эгипет — землю. — Видимо, подразумевается, что Ной увидел воду там, где ее не должно быть (во время потопа), а Египет — землю там, где должна быть вода (когда расступились воды Чермного моря).
280
Ветр дышит, где хочет. — «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит…» (Ин. 3:8). В классическом английском переводе Библии («Библия короля Иакова») сказано не «Дух», а «ветер», — в еврейском языке оба понятия обозначаются словом «руах». Здесь пришлось отойти от русского синодального перевода.
281
Помона — в римской мифологии богиня плодов.
282
Тевтат, изобретатель письменности, искусства припоминания. — Египетского Тота, бога мудрости и писцов, греки отождествляли с Гермесом. «Он первый изобрел число, счет, геометрию, астрономию, вдобавок игру в шашки и в кости, а также и письмена», — сказано в диалоге Платона «Федр» (274с-d, пер. А. Егунова). Далее Платон устами Сократа повествует о том, как Тот (Тевт) пришел к египетскому царю Тамузу с дарами.
«Когда же дошел черед до письмен, Тевт сказал: "Эта наука, царь, сделает египтян более мудрыми и памятливыми, так как найдено средство для памяти и мудрости". Царь же сказал: "Искуснейший Тевт, один способен порождать предметы искусства, а другой — судить, какая в них доля вреда или выгоды для тех, кто будет ими пользоваться. Вот и сейчас ты, отец письмен, из любви к ним придал им прямо противоположное значение. В души научившихся им они вселят забывчивость, так как будет лишена упражнения память: припоминать станут извне, доверяясь письму, по посторонним знакам, а не изнутри, сами собою. Стало быть, ты нашел средство не для памяти, а для припоминания. Ты даешь ученикам мнимую, а не истинную мудрость. Они у тебя будут многое знать понаслышке, без обучения, и будут казаться многознающими, оставаясь в большинстве невеждами, людьми трудными для общения; они станут мнимомудрыми вместо мудрых"». — «Ты, Сократ, легко сочиняешь египетские и какие тебе угодно сказания», — комментирует Федр (274е-275b).
283
Александр Диксон писал диалог о Памяти… — издан в Лондоне в начале 1584 г. под заглавием «О тенях разума и суждения, или о добродетели памяти — Просопопее (Олицетворении!» с посвящением графу Лестеру.
284
…опирался на одну из работ Бруно, опубликованную в Париже… — «О тенях идей» (1582).
285
Hiervglyphica — «Иероглифика» Гораполлона, написанный в конце IV в. по-коптски труд о символическом значении египетских иероглифов. Переведенный на латынь в 1505 г., был крайне популярен в эпоху Возрождения. В 1545–1551 гг. Нострадамус перевел «Иероглифику» с латыни на французский для Жанны д'Альбре, принцессы Наваррской.
286
Сэр Фулк Гревилл (1554–1628) — поэт, драматург, государственный деятель. С 1621 г. — первый барон Брук. Автор трагедий, сонетов, поэм на политические и моральные темы, биографии Филипа Сидни, с которым Гревилл подружился еще в школе. Эпитафия на его могиле (заранее написанная самим Гревиллом): «Слуга королевы Елизаветы, советник короля Иакова, друг сэра Филипа Сидни». Бруно упомянул Гревилла во вступлении к «Пиру на пепле» как «высокородного и благовоспитанного господина, в почтенной квартире которого… собирались» Бруно, Кастельно и другие любители науки. Однако в самом «Пире» (диалог второй) Бруно походя упрекнул Гревилла в необязательности, и тот разорвал с Ноланцем всякие отношения. Некоторые исследователи полагают, что Гревилла задела резкость нападок Бруно на «педантов».
287
…борение Иакова с ангелом… — «И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари» (Быт. 32:24).