Особенно,... 
93 
«Я, — ответил доктор Ди, польщенный тем, что об этом вспомнили. — Для Pax [244] Аристофана[245] я создал Скарабея, который взлетел ко дворцу Юпитера, неся на спине человека и корзинку с припасами. Многие впустую рассуждали о том, как же я это сделал».
«И в этот раз диспутов было немало, — сказал князь. — Лекции».
Он ждал их с нетерпением, а стал свидетелем довольно убогого представления: дискуссии оказались формальными и заранее отрепетированными, как пьеса о Дидоне; не это Аласко называл глубокой ученостью.
«Мне не нравятся, — сказал он, — споры об Аристотеле».
«Они там очень любят Аристотеля, — заметил Ди. — Еще никто не окончил университет, не испив из этого фонтана. Испив изрядно».
«Сдается мне, что этот фонтан течет пивом. Они пьют, а не учатся, ибо знания их не слишком заботят».
Эти слова произнес по-латыни господин, последним сошедший на берег. Джон Ди обернулся и увидел его в свете факелов: незнакомец взбирался по ступеням, подобрав ученую мантию.
«А этого господина приняли там плохо, — сказал князь. — Очень плохо».
Доктор Ди не смог бы сказать, развеселило это Ласки или возмутило. Молодой шотландец, который, насколько знал Ди, состоял на службе у сэра Филипа Сидни, подошел к доктору.
«Позвольте вам представить».
Сэр Филип и пфальцграф, улыбаясь — как будто знали что-то, чего Ди еще не знал, — расступились, давая доктору место для поклона и пожатия руки.
«Я бывал в Оксфорде, — сказан доктор Ди. — В юности».[246]
«Они не понимают ни Аристотеля, ни того, что не есть Аристотель.[247] Призываю этих джентльменов в свидетели. И все же некогда это место славилось наукой».
Прямой как палка толстошеий коротышка выдвинул вперед подбородок — возможно, чтобы скрыть его слабость. Петушок-задира в ожидании драки: вот кого он напомнил доктору Ди.
«Они до некоторой степени презирают старую науку, — сказал доктор Ди. — Науку, прославившую университет. Остается лишь сожалеть».
Он мог бы сказать намного больше. Именно пуритане избавились от старой науки в Оксфорде — это они уничтожили библиотеки, выбросили все книги о геометрии, о небесах, — книги, в которых была хоть одна алая буква, — называя их папистскими, или дьявольскими, или теми и другими. Доктор Ди сам спас от огня несколько бесценных экземпляров. Но он не заговорит об этом в таком обществе. Сэр Филип был известным сторонником пуритан; герцог Ласки недавно перешел в лоно римской церкви; а об этом итальянце он ничего не знал. Поэтому Ди сказал лишь:
«Пройдемте, сэр. Господа. Отдохните. Расскажите, что с вами приключилось».
В Оксфорде Диксон провел ночь в одной комнате с приятелем, Мэтью Гвинном;[248] они почти не спали, просто сидели, вытянув ноги, в комнате Гвинна, среди разбросанных книг и карт, груд посуды, перевернутых чашек, на которых обтекали свечи; поздно, очень поздно, как два кота, они выбрались в город, и натолкнулись на стражников, и бежали.
С рассветом ночные создания, священные твари Плутона, возвращаются в свои логова — жаба, василиск, сова и ведьма; создания же света появляются, дабы приветствовать восход — петух, баран, феникс, рысь, орел, лев; люпин и гелиотроп раскрывают бутоны и обращают лица свои к солнцу.
Поздним утром Диксон вскочил как ужаленный, сгорая от жажды и беспокойства. Сегодня итальянец участвовал в диспутах.
Темой дискуссии было учение Аристотеля о Материи; Бруно выступал против ректора Линкольн-колледжа.[249] Зал был заполнен, Ласки расположился в центре первого ряда, Сидни — рядом с ним; Диксон вошел с опаской и встал у стены, его дух был готов (он на это надеялся) воспринять все, что будет сказано, запечатлеть правду за правдой в тех местах, которые он заранее подготовил в глубине своей памяти.
Очень скоро все пошло наперекосяк. Ректор был осторожен и сладкоречив; за каждым предложением следовала большая пауза, итальянец же ерзал в кресле и вздыхал, а однажды и застонал довольно громко, однако ректор все равно не ускорил свою речь; когда оппонент закончил, итальянец выпрыгнул из кресла, как боксер, стремительно идущий к рингу, он закатал рукава и начал говорить, еще не представ перед публикой.[250] То, о чем он говорил, на первый взгляд не имело ничего общего ни с материей, ни с Аристотелем. Речь шла об устройстве небес.
244
«Мир» (лат.).
245
Pax Аристофана. — Комедия Аристофана (446 — ок. 388 до н. э.) «Мир» (421), в которой виноградарь Тригей взлетает на Олимп верхом на навозном жуке, чтобы испросить у Зевса мир для Эллады.
246
«Я бывал в Оксфорде, — сказал доктор Ди. — В юности». — Разве что наездами, потому что учился он в Кембридже, а в 1554 г. отклонил предложение преподавать в Оксфорде математику.
247
Они не понимают ни Аристотеля, ни того, что не есть Аристотель. — Ср.: «…Многие… гневаются, горячатся и пускают в ход кулаки из-за Аристотеля, хотят защищать учение Аристотеля, являются врагами недругов Аристотеля, хотят жить и умереть ради Аристотеля, а сами не знают даже, что означают заглавия книг Аристотеля» («Пир на пепле», диалог первый).
248
Мэтью Гвинн (1558? — 1627) — врач, философ, поэт; близкий друг Джона Флорио. Был одним из организаторов оксфордского диспута, и, предположительно, именно по его настоянию Бруно был допущен к участию.
249
Ректор Линкольн-колледжа — упоминаемый ниже Джон Андерхилл (ум. 1592), капеллан ее величества, епископ Оксфордский.
250
…когда оппонент закончил, итальянец выпрыгнул из кресла, как боксер, стремительно идущий к рингу, он закатал рукава и начал говорить, еще не представ перед публикой. — Джордж Эббот (1562–1633), в 1583 г. студент Бэйлиол-колледжа, впоследствии его преподаватель и архиепископ Кентерберийский, вспоминал: «Когда этот итальянский Непоседа, величающий себя Филотеус Иорданус Брунус Ноланец, доктор самой изощренной теологии и т. д., с именем длиннее, чем его тело, в свите Аласко, Герцога Польского, посетил наш Университет в году 1583… он, скорее отважно, чем разумно, встал на высочайшем месте нашей лучшей и самой известной школы, засучив рукава, будто какой-то Жонглер…» (из книги «Доводы, которые доктор Хилл привел в поддержку папизма, ложно именуемого католической религией, Разоблачение и Доказательство их крайней слабости и, по рассмотрении, полной негодности для оной цели», 1604; цит. пер. Г. Дашевского из книги Ф. Йейтс «Джордано Бруно и герметическая традиция», гл. XII).
93 
