135 
Он вернулся к изножью кровати мудреца, и сердце взыграло, изворачиваясь и изгибаясь, как рыба на крючке. Теперь он видел не знакомое лицо, но еще более знакомую хмурую целеустремленную гримасу, властную проницательность, словно витающую на страже над лицом, даже спящим; и Джордж ощутил в темных закоулках своей души раскаяние, сожаление, обиду, боль потери, гнев и страшную тоску — смесь любви и ненависти, быть может, самое болезненное и унизительное чувство в мире.
Он наконец отвернулся от кровати и взглянул на стол. По-видимому, здесь Джон Роберт работал. Тут были книги: Джордж заметил Платона, Канта, Хайдеггера; умы, в пространствах которых Джон Роберт провел (возможно — зря) всю свою жизнь. Тут были также «Трактат» Юма[106] и «Мир как воля и представление» Шопенгауэра. И еще лежали многочисленные толстые тетради, одна из них была открыта на странице, покрытой розановским густым почерком, который выглядел так, словно человек писал, глядя в зеркало. Это его великая книга, подумал Джордж, она вся тут! Он всмотрелся в страницу, привычно разбирая каракули Джона Роберта.
Если в определенный момент становится невозможно, по причинам описанного выше рода, поддерживать концепцию личной принадлежности внутренних представлений, становится проблематичным по-прежнему приписывать им что-либо, что можно считать ценностью. Некоторые доказывают, что понятие возможности помещения каждого восприятия (даже) на моральную шкалу неотделимо от самой этой концепции. Но в каком смысле можно приписывать им ценность в отсутствие личности? Тут я должен сослаться на свое обсуждение редукции Гуссерля и своеобразного смысла, в котором его метод отрицает трансцендентность.
Джордж услышал за спиной слабый звук и резко обернулся в испуге, но тревога была ложной. Джон Роберт слегка повернулся на бок и захрапел потише. Джордж постоял секунду, пока все его чувства крутились в диком калейдоскопе, не в силах сфокусироваться на комнате после столь интенсивного разглядывания белой страницы. Затем он быстро на цыпочках прошел к двери и, не оглядываясь, вышел обратно в коридор, где его опять ослепила полутьма после неяркого солнечного света спальни. Он захлопал глазами и огляделся. В коридоре никого не было. Нет, кто-то был, женщина, она стояла у стены поодаль, возле двери с надписью «Посторонним вход воспрещен», через которую Джордж прошел. Это была Диана.
С момента, когда Диана бросилась прочь, как выдра, от присутствия Тома в воде и его столь запретного прикосновения, она была близка к безумию. Ей было уже невмоготу терпеливо сидеть дома, иногда ненадолго выходить в город и возвращаться домой, как часовой на пост, в ожидании Джорджа. Она не могла не пойти его искать, даже если он будет смертельно недоволен, когда она его найдет. Желание его увидеть, быть с ним ощущалось темной тошнотной болью, постепенно принявшей обличье рока. В этой огромной боли была лишь искорка радости, каковая, по-видимому, представляла собой надежду. Джордж несчастен, он изгой, он одинок. Она одна любит его по-настоящему и может спасти его от самого себя. Диана, конечно, слыхала в Институте (миссис Белтон постаралась) сплетни о том, что Джордж убил Стеллу и спрятал труп. Одни говорили, что на заднем дворе, другие — что в канале, а третьи — что в глубоком подбрюшье самого Института, где в старых штольнях, спускающихся к источнику, было множество заброшенных комнат и старых шахт, из которых иные остались еще от римлян. Люди, которые охотно передавали этот слух, верили ему едва наполовину, а Диана не верила ему совсем. Но она в ужасе отвергла дурацкую, бездумную шутку Тома из-за глубоко спрятанного греховного желания, чтобы это оказалось в каком-то смысле правдой, чтобы Стелла как-нибудь умерла, даже если Джорджа за это посадят пожизненно. Ведь тогда они поменяются ролями: он будет сидеть в тюрьме, ожидая визитов, а она — бродить где-то, загадочная и свободная. Из этого ядовитого семени и выросла страшная боль, погнавшая Диану на поиски Джорджа.
Диана была в таком отчаянии, что сначала направилась в Друидсдейл. Однако не прошла дальше римского моста. А что, если Стелла у Джорджа дома; что, если она там была все это время, не закопанная наспех в саду, но живая, соучастница некоего заговора, смеется вместе с Джорджем над фантазиями горожан? Бессмыслица, но тем не менее Диане это пришло в голову. С Джорджа все станется. Диана повернула назад и по главной улице Бэркстауна дошла до дома 16 по Заячьему переулку, где, как она знала, жил Розанов, потому что ей надо было пойти хоть куда-нибудь. Она походила взад-вперед по другой стороне улицы, наблюдая за дверью и пытаясь убедить себя, что оттуда в любой момент появится Джордж. Ей приходилось цепляться то за одну надежду, то за другую, и каждый раз обманчивый гаснущий отблеск сменялся неутоленной болью. Когда ей стало так же ясно, что Джорджа здесь нет, как раньше было ясно, что он может здесь оказаться, она побежала в Институт; и когда добежала, задыхаясь и стеная от усталости, встала на пост в Променаде, рядом с длинным окном, и принялась ходить туда-сюда, неусыпно, как часовой, не заботясь, что ее видят и на нее глазеют. В конце концов она взяла себе чай и в горестном забытьи села за столик. Она очнулась, совершенно ясно увидев фигуру Джорджа, который прошел совсем близко (не заметив ее) и скрылся в двери Баптистерия. В послеобеденном затишье никто не заметил Джорджа, бесшумно, как лис, скользнувшего в полуоткрытую дверь, и никто не видел Диану, которая такими же осторожными бесшумными шажками последовала за ним. Она миновала жаркие бронзовые двери источника и вышла в длинный, застланный ковром коридор, который вибрировал от водяных звуков и пах водой. Диана как раз успела заметить, что Джордж исчез в одном из номеров. Она подкралась чуть ближе, но подслушивать не осмелилась. Она никогда не бывала в Эннистонских палатах и была потрясена их тайной вкупе со страхом, что Джордж ее обнаружит, и невозможностью уйти, не повидавшись с ним, раз уж она его нашла. Она отступила к двери, через которую вошла, и стояла в болезненной нерешительности. Она вглядывалась и вглядывалась, до боли и ярких пятен в глазах, и уже готова была поверить, что Джордж ушел незаметно для нее.
135 
